Он поворачивает голову и сталкивается с моим взглядом. В его глазах появляется странное выражение.

– Домой? – ровным голосом спрашивает он. Я ощущаю, как мой мир опасно накреняется, как будто невысказанный смысл этого слова повисает между нами. Домой, где случилось преступление. Это большой дом у озера, оставленный мне отцом после его кончины от рака четыре месяца назад. Трэй переехал ко мне только в прошлом месяце, перед нашей поездкой. Мы планировали объединить наши финансы, сделать ремонт, перестроить шлюпочный эллинг и сдать его в аренду из-за высоких налогов на недвижимость, расположенную на первой линии озера на лыжном курорте, который приобрел всемирную известность.

– Боже мой, – шепчет он. – Город уничтожит ее, если выяснится, кто она такая.

– Никто в городе не должен знать об этом.

– Секрет, – тихо говорит он. – Мы должны держать в секрете ребенка этого полового извращенца? Мы должны жить в нашем доме с памятью о том, что он сотворил?

Трэй надолго замолкает. Теплый ветер шелестит в листьях и разбрасывает по мостовой опавшие вишневые лепестки. Одинокий голубь клюет крошки между лепестками. Я слышу гудок парома, отходящего от причала.

Он тихо фыркает, глядя на голубя.

– Знаешь, я всегда думал, что ты до сих пор неравнодушна к нему. Что ты не можешь отречься от него, несмотря на то что он сделал.

Я чувствую, как кровь отливает от моего лица.

– Как ты смеешь? – Мне едва удается прошептать эти слова.

Он встает и идет прочь, расправив плечи.

– Не уходи вот так, Трэй! Не оставляй меня!

Он останавливается и медленно поворачивается. Его глаза влажно блестят. Боль и смятение, которые я чувствую в своем сердце, отражаются в напряжении его черт. Он борется с чем-то глубоко внутри себя.

– Как? – спрашивает он. – Как мы можем взять этого ребенка в нашу новую, чистую и счастливую жизнь, в наше будущее? Я свидетельствовал в суде против него. Ты делала то же самое. Все мы помогали упрятать его за решетку. Теперь кажется, что мы возвращаем его обратно.

Я встаю и иду к нему. Беру его за руку и стараюсь замаскировать дрожь в моем голосе.

– Я не могу просто отвернуться от этого решения, Трэй. У моей племянницы в этом мире не осталось никого, кроме меня. – К моему горлу подкатывает комок. – Я собираюсь заботиться о ней. Но я люблю тебя, и… – Теперь у меня в глазах стоят слезы… – И я не хочу при этом потерять тебя.

Он заключает меня в объятия и привлекает к себе.

– Прости, – шепчет он мне в волосы.

Он держит меня так, как всегда, – крепко и уверенно. И от него пахнет так же, как всегда. Честный мужской запах. На какой-то момент я успокаиваюсь, и меня охватывает нереальное чувство, что ничего не было. Возможно, я никогда не говорила с адвокатом. Возможно, ничего не изменилось. Но наш мир уже не такой, каким он был несколько секунд назад. Обратного пути нет. Мне на ум внезапно приходят чужие слова.

Ты не можешь существовать в этом мире, не оставляя частицы себя, не оказывая влияния – сколь угодно ничтожного – на все и всех, с кем ты встречаешься…

Это слова Джеба.

Иногда ты оставляешь за собой разрушительный след: мятую траву, разбросанные камни. В других случаях твой след почти неразличим, если не знаешь, где искать, и это может быть все равно что следовать за призраком…

Когда он говорил это, то показывал, как находить следы рыси на влажном мху. Мне было пятнадцать лет. Ветви огромных красных кедров над нами дробили солнечный свет на лесном ложе. Это было все равно что находиться в живом соборе; деревья вокруг нас были почти такими же старыми, как Нотр-Дам. В тот день он впервые поцеловал меня.

Частицы себя…

Куинн. Мои шрамы. Моя хромота. То, какой я стала. Все его частицы – частицы прошлого.

Иногда ты оставляешь за собой разрушительный след…

Я прижимаюсь лицом к изгибу шеи Трэя, стараясь избавиться от воспоминаний. Его кожа теплая и немного соленая. Знакомый вкус, означающий безопасность. Он – моя надежная гавань.

– Мне так жаль, Рэйч, – снова шепчет он мне в волосы. – Я не хотел. Это… просто трудно сразу принять такое.

– Знаю, – бормочу я с закрытыми глазами.

– Мы сможем, – говорит он. – Мы сможем, и мы все сделаем правильно.

Я киваю и всем сердцем хочу поверить ему.

Шесть месяцев спустя. Начало октября

Джеб снял шлем и подошел к ограждению обзорного наблюдательного пункта на негнущихся ногах после дальней поездки в северные горы. У самого края обзорной площадки на шоссе № 99 он забрался на бетонную стенку рядом с плакатом «Не кормите медведей». Оттуда он посмотрел на живописный поселок в долине далеко внизу; кучка красочных домов во впадине между густо залесенными склонами с гранитными пиками, вздымавшимися так высоко, как только мог видеть глаз.

Сноу-Крик.

Дом.

Почти через десять лет он был оправдан в суде, и обвинения против него были сняты. Вот так, по решению судьи, он неожиданно вышел из тюрьмы и оказался на свободе, словно рыба, выпущенная из корзины в открытое море. Свободный человек, вольный идти куда угодно. Ни поручительства, ни условий освобождения. Никаких ограничений. Невиновен с точки зрения системы правосудия.

Но не с точки зрения жителей этого городка.

Хотя он покинул отделение максимально строгого режима в Кентской тюрьме, оставались люди, по-прежнему верившие в его порочность и в то, что его освобождение было технической ошибкой, недосмотром полиции. На нем до сих пор оставалось клеймо насильника, преступника и убийцы. Он не был по-настоящему свободен… пока что.

Взгляд Джеба ненадолго остановился на квадратной часовой башне, поднимавшейся в центре городка посреди разноцветных крыш, и на обманчиво пологих склонах Медвежьей горы, где были проложены лыжные трассы. Ряд подвесных кабинок медленно двигался между базой в долине и Хрустальным пиком; оконные стекла поблескивали, когда ловили солнечный свет. Воздух был сухим и прохладным. Здесь, к северу от сорок девятой параллели, уже почти наступил день Благодарения, и курорт готовился к зимнему сезону, смазывая звездочки и ленточные тормоза лыжных подъемников, поддерживавших местную экономику. Потом наступит время грандиозных продаж лыжного снаряжения и одежды. Их называли «индейскими распродажами», и они привлекали массу лыжников из Ванкувера и штата Вашингтон; автомобили вставали в пробках на автостраде от моря до неба. Эта земля принадлежала предкам его матери и использовалась для охоты, но теперь превратилась в известный международный лыжный курорт под управлением семьи Бэнрок, которая разработала инфраструктуру лыжных трасс Медвежьей горы и владела большей частью недвижимости вокруг Сноу-Крик.

Бэнроки превратили снег на склонах этих гор в собственное белое золото.