на есть «беспощадный» бунт. Но вот опять всё тот же вопрос: а действительно ли «бессмысленный»?

Это правда, что на самом начальном этапе перед заговорщиками стояла довольно скромная задача: удрать с награбленным куда-нибудь в Турцию. Но по мере накопления сил в головах у бунтовщиков начала маячить и другая география – а не двинуть ли на Москву, и совершенно другая задача – не уйти от преследования, а, наоборот, наступать, чтобы «переменить в России образ правления». Закономерно спросить: переменить на что?

Заглянем в статью о Пугачёвщине, опубликованную в дореволюционной «Большой энциклопедии»: «Пугачёв уже распоряжался, как имеющий власть. "Бояре, – говорил он, – у меня не будут владеть землёю, а пусть живут на жалованье"».

Впрочем, эта мысль очень быстро трансформировалась у Пугачёва в призыв: расправляться со знатью любыми способами. Логику диктовала сама драка. Наконец, ни боярское, ни дворянское сословия в государство, придуманное Емельяном Пугачёвым, просто не вписывались. Примерно так же, как позже не вписывалась в пролетарское государство Маркса – Ленина – Сталина буржуазия.

Читаем энциклопедию далее: «Обращая всех в казаков, он (Пугачёв) хотел ввести в России казацкие порядки. Всех жителей обстригали в кружок и уводили за войском, оставляя на месте стариков. У них тоже являлись избранные ими старшины и атаманы. Сам Пугачёв был между своими лишь избранным атаманом, вполне зависящим от громады (то есть от казачьей массы). При этом была объявлена война всем существующим властям, военному и гражданскому начальству, судьям, помещикам».

Стоит обратить внимание на то, что Пугачёв «был между своими лишь избранным атаманом». То есть взятый на себя самозванцем титул Петра III являлся лишь удобной «дымовой завесой» для самых широких масс населения. Однако само ядро заговорщиков не собиралось ни выстраивать новую монархическую систему, ни терпеть, как самодержца, Емельку Пугача.

Конечно, Пугачёв, как умный агитатор, говорил то, что устраивало слушателей. В самом начале войны при занятии Илецкого городка, добросовестно играя роль царя и ещё надеясь перетянуть на свою сторону часть боярского и дворянского сословия, он обещал: «У бояр сёла и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами».

Исконных казаков он жаловал не только рекой Яиком со всеми угодьями и богатствами, но и тем, в чём нуждались казаки: хлебом, порохом, свинцом, деньгами, «старой верой» и казацкими вольностями. Калмыкам, башкирам и казахам он обещал все их земли и угодья, государево жалованье и вечную вольность. Тогда же он обещал передать боярскую и дворянскую собственность крестьянам. Все это и обеспечивало ему столь массовую поддержку.

Но это всё слова, а на деле Пугачёв действовал по своему плану. Вместо жалованья дворянство получило от «Петра II» виселицу. Война также объявлялась всем существующим властям, помещикам, «прикащикам».

Не надо только путать часто упоминаемого в пугачёвских бумагах «прикащика» с более поздним понятием приказчика. «Прикащик» сидел не в скобяной или бакалейной лавке, а был в те времена и управляющим имением, и судьёй, и сборщиком налогов, то есть выполнял любые поручения боярина, дворянина или в целом власти. При этом славился в народе своим беспардонным воровством, отсюда и ненависть пугачёвцев, поставивших его в один ряд с другими своими кровными врагами.

С крестьянством всё было куда хитроумнее. Передавая им помещичью собственность, а заодно «жалуя» их долгожданной бородой – к Пугачёву стекалось немало староверов, насильно обритых властью, – предводитель бунта одновременно вводил в деревнях, как уже говорилось, казацкие порядки, проводил выборы атаманов.

Иначе говоря, и в голове предводителя бунта, и в головах, приближённых к Пугачёву заговорщиков, пусть и смутно, в самом сыром виде, но крутилась мысль о создании на Руси казачьей демократии. Иначе говоря, если говорить о каких-то реформаторских планах «маркиза Пугачёва» – так его язвительно называла Екатерина II, то он шёл след в след за Степаном Разиным.

Рассуждать здесь подробно о таком непростом феномене, как казачья демократия, не стоит, но то, что это один из видов своеобразного народовластия, очевидно. Необычность казачьего уклада и его отличие от западной модели, принятой нашими либералами за некий эталон, вовсе не означают, что это не демократия. Это означает лишь то, что это «другая демократия».

Конечно, сама по себе идея перенести на огромную Россию достаточно узкий опыт демократии казачьей являлась практически нереализуемой. Это во многом и объясняет те очевидные противоречия, что обнаруживаются в пугачёвских манифестах. Каждый из подобных манифестов не столько политический документ, сколько народная сказка, коряво сформулированная мечта о счастливом будущем.

И все же, если попытаться суммировать отрывочные идеи, которыми переполнены эти документы, получается примерно такая картина. Будущее государство, по Пугачёву, – это казацкое государство, где все должны стать казаками, где не будет ни налогов, ни рекрутчины. Вопрос, где найти деньги, необходимые государству, при таком подходе, разумеется, повисал в воздухе. Сам Пугачёв полагал, что «казна сама собой довольствоваться может».

Возможно, здесь сказалась тогдашняя казачья психология: кончились деньги – сходи за границу, к соседу «на огонек», пусть попробует не дать! Рекрутами в новом государстве становились «вольно желающие».

Государственная монополия на торговлю солью – по тем временам это был один из самых болезненных вопросов – отменялась. Каждый был волен заниматься соляным бизнесом. Ну, и так далее.

По Пугачёву, все граждане этого будущего казачьего государства должны были получать равные «пожалования», все должны были быть вольными: «малые и большие, рядовые и чиновные, вся чернь бедная, как россияне, так и иноверцы: мухаметанцы и калмыки, киргизцы и башкиры, татары и мишари, черемисы и поселённые на Волге саксоны». Мишари – это татары в Мордовии, а саксоны – это о немецких и других иностранных колонистах. У всех должна быть в будущем, как обещал Пугачёв, «спокойная в свете жизнь», без какого бы то ни было «отягощения, общий покой».

Пугачёвский бунт 1773–1775 гг. был самым мощным на Руси из всех предшествующих. В нём участвовали сотни тысяч человек. Охваченная войной территория простиралась от Воронежа и Тамбова на западе до Шадринска и Тюмени на востоке, от Каспия на юге до Нижнего Новгорода и Перми на севере. Этот бунт принёс с собой потоки крови. В этих кровавых потоках искупался сначала помещик, а потом раб, настигнутый другими помещиками.

Насилие царило на Руси до Пугачёвского бунта, правило бал во время бунта и снова воцарилось во всей своей красе после бунта.

Между тем движущей силой этого бунта была всего лишь мечта, причём удивительно чистая и простая: жить по-человечески. Или, как говорил Пугачёв, – «Общий покой». Утопия, конечно.

Уже в который раз в нашей отечественной истории насилие породило насилие, которое в свою очередь воспроизвело новое насилие. Простой человек содрогнулся от ужаса, а затем в отчаянии на какое-то время забился в угол. Власть в свою очередь извлекла из бунта лишь те уроки, которые была способна извлечь. То есть, как обычно, начала решать второстепенные проблемы, не касаясь главной.

Восстание показало центру лишь