пока что задаю я! Потрудитесь отвечать! Вас задержали в строящемся здании! Зачем вы туда заходили?

— Я был пьян, так что не знаю, где меня задержали. Но если вы говорите, что на стройке, значит, на стройке, — вежливо ответил он, четко выговаривая слова.

— Короче!

— Если я туда ходил, — Камин поднял брови, — то, очевидно, у меня была в этом надобность.

— Какая? — быстро спросил Голутвин.

— Естественная! Естественная надобность! Потребность, так сказать, извините!

Камин широко открыл глаза, развел руками, а затем, облокотившись, положил правую руку на спинку стоящего рядом стула, и на его наглом лице появилась самодовольная улыбка.

— То-то вы не сразу при входе в строящееся здание вспомнили о своей естественной надобности, о своей потребности, как вы выражаетесь, а прошли в подвал и там среди кирпичей шарили руками, как кот лапкой, до тех пор, пока вас не взяли за шиворот, — также твердо выговаривая слова и не торопясь, насмешливо ответил Голутвин. — Я вас спрашиваю о действительной причине посещения стройки! — голос Голутвина стал резким. — Отвечайте!

— Я от алкоголя был в полусонном состоянии и, как это в таком случае бывает, не отдавал отчета в своих действиях, — в голосе и взгляде Камина на ничтожную долю секунды мелькнула злоба, но он моментально овладел собой, и его лицо действительно приняло полусонное выражение.

— Лунатики лезут на крышу, а не в подвал, — снисходительно произнес Голутвин. — Где вы были позавчера вечером после пяти часов?

Камин немного помедлил.

— После пяти вечера… — тихим ленивым голосом повторил он, глядя на оперуполномоченного, полузакрыв глаза и покачивая ногой, закинутой на другую ногу. — В это время я гулял по улицам, причем, заметьте, совершенно один. Так сказать, в гордом одиночестве, как Байрон.

— Как Чайльд Гарольд?!

— Пусть будет так.

— У Машки Вараксиной были?

— У Маши Вараксиной? — делая ударение на слове «Маша», переспросил Камин. — Что вы?! Там я не был! Я даже не знаю такой девушки. Вообще у меня нет знакомых девушек. Знаете, все зло и все несчастья на свете происходят от женщин, и вот я…

— Хватит паясничать! Неинтересно! Романцова вечером видели?

— Нет! Я сказал вам, что весь вечер был совершенно один. К тому же я никакого Романцова не знаю!

— А того Романцова Ваню, с которым познакомились у Вараксиной? Он еще с Юнуской приходил!

На мгновение Камин замер. Затем кислая улыбка тронула его белесые губы, и он отрицательно покачал головой.

— А Акшинцева Валентина знаете?

— Не знаю.

На первый взгляд казалось, что Камин спокоен, его ничто не интересует, и он просто тяготится тем, что ему приходится отвечать на вопросы и терять время, что никакого отношения он к делу не имеет. Однако при внимательном наблюдении за ним можно было заметить, что при каждом новом вопросе оперуполномоченного пальцы правой руки Камина, лежащей на спинке соседнего стула, переставали бесшумно постукивать, и весь он как-то напрягался. В его неторопливых ответах чувствовалась работа мысли, направленная на то, чтобы случайно не проговориться и не устроить самому себе западню. Стремление же Камина вывести оперуполномоченного из терпения имело своей целью заставить лейтенанта раскрыть свои карты, чтобы знать, какими он располагает фактами. Голутвин понимал это и, уловив в глубине глаз Камина вспыхнувшую тревогу, с настойчивостью продолжал вопрос.

— В поликлинике вечером были?

— Нет, не был. В поликлинике я не был уже, наверное… Сколько это лет? Примерно будет так…

— Значит, так! Не хотите говорить правду?!

— О чем мне говорить? Что я совершил, скажите, пожалуйста? Если располагаете чем-нибудь, уличайте меня!

— Разумеется, придется уличать! Но тем хуже для вас! — Голутвин нажал кнопку звонка.

На пороге кабинета появился милиционер. Голутвин быстро написал на листе бумаги несколько слов и подал милиционеру, который тотчас же вышел. Через несколько минут дверь кабинета открылась, и милиционер пропустил Акшинцева, который, увидев Камина, явно смущаясь, проговорил:

— Привет, Эдик!

— Шалава! Дурак! Сыпешь! — зло крикнул Камин, вскакивая со стула.

— Тихо, Камин! Сидеть! Уведите Акшинцева!

Милиционер взял за руку испуганно сжавшегося Акшинцева и вышел с ним.

— Итак, вы знакомы?

— Ну, предположим, знакомы. Хотя лучше бы и не знать его, — резко ответил Камин.

— Может быть, вспомните и Вараксину?

— Вспомнить можно то, что знал. А если я не знал ее, мне нечего и вспоминать, — глухо отозвался Камин. — Разрешите? — он достал из кармана сигарету.

— Курите. А может быть, просто забыли, что знакомы с Машей? — проговорил Голутвин. Он открыл папку с крупно напечатанным посередине словом «дело» и вынул из нее заполненный протокол допроса. — А она вас прекрасно знает.

— Мало ли кто меня знает. — Камин начал зажигать спичку, она сломалась. Он достал другую, и Голутвин заметил, что руки у него дрожат. «Спесь сбита, — удовлетворенно подумал оперуполномоченный. — Хотя еще держится».

— Может быть, хотите знать, какие она дала показания?

— Прочтите, послушаем, — Камин помрачнел и судорожно сделал глубокую затяжку. Бегло глянув на Голутвина, он опустил голову.

— Что ж, слушайте. Я прочту небольшой отрывок, чтобы освежить вашу память: «…Когда пришел Эдик, по фамилии Камин, то сразу стало веселее. Он шутил и смешил всех. Потом взял мою гитару, начал играть, а Валя Акшинцев пел разные песенки, например: «Перебирая поблекшие карточки», «Когда море горит бирюзой», «Вот шесть часов пробило» и другие…» — Ну как? Проясняется? — Голутвин бросил взгляд на Камина. — Я немножко пропущу и прочту дальше, слушайте: «…Все были возмущены такими выходками Романцова, и я попросила Эдика и Валентина отвести его домой, сказав им его адрес. Они, как видно, с большой неохотой взяли Романцова под руки, а Эдик попросил у меня гитару, «на вечер», как он сказал. Потом они вышли на улицу и увели с собой Романцова. Следом за ним ушел и Юнуска».

— Итак, Камин, продолжайте! Повели вы Романцова. Дальше?

— Да, повели, — тихо повторил Камин. Он уже перестал болтать ногой и весь как-то съежился. — Ну, я отдал гитару Акшинцеву или Юнуске, точно уже не помню, а сам пошел домой. За нами шел Юнуска, и он, наверное, помог Акшинцеву. Вот и все.

— Значит, домой пошли? — усмехнулся Голутвин. — Что же вы мне только что говорили, что не дома были вечером, а гуляли по улицам, да еще «в гордом одиночестве»? «Байрон!»

Камин сделал конвульсивное глотательное движение, словно проглатывая комок, подступивший к горлу. Глядя на парня, оперуполномоченный чуть было не расхохотался. «Проглотил свою пилюлю, любитель пичкать других», — подумал он.

— Если вы все это из-за гитары, — разлепляя внезапно склеившиеся губы, с надеждой пролепетал Камин. — Если она потерялась, то сразу скажите! Я не отказываюсь за нее заплатить, — наглости в тоне голоса его как не бывало. —