нравилась квартира, в которой он жил, в районе Фредериксберг. В ней было тепло, и батарея располагалась прямо под кухонным столом, так что можно было прислонить к ней ноги, когда пьешь кофе.

В нашей жизни не происходило ничего особенного, ничего такого, чего не происходило бы с другими обычными парами. Главным событием был разговор о нашем будущем. Бьерре расписал его, словно открывшийся его взгляду замок, и в глазах у него мелькнуло нечто вроде отблеска счастья. Он даже забывал иногда выпить, пока говорил. По его мнению, я должна была переехать к нему, а он купит кровать побольше и другие вещи, которые мне захочется иметь. У нас будут друзья, мы станем приглашать их в гости, и он будет следить за тем, чтобы на счете в банке были деньги, сбережения на сумму годовой зарплаты на случай, если что-то случится.

– Я прослежу, чтобы так и было, – сказал Бьерре. – Я буду отвечать за все сам, со мной ты можешь быть спокойна. Не сомневайся, я буду рядом и все заботы возьму на себя.

Я ответила, что, если он хочет привести в порядок свою жизнь, первое, что он должен сделать, это бросить пить. Он кивнул и отхлебнул из стакана.

– Точно, – сказал он. – Ты говоришь не то, что я хочу услышать, ты говоришь то, что мне нужно услышать. Вот почему ты мой настоящий друг, Эллинор.

Говоря это, он смотрел на меня покрасневшими глазами. Они блестели, как будто он вот-вот расплачется. Бьерре взял меня за руку, у него были длинные пальцы с обгрызенными ногтями. Он нагнулся ко мне и хотел поцеловать, но от него так воняло, что я отвернулась. Он сделал еще глоток из стакана и сморгнул слезу.

– Когда я думаю о том, какую жизнь я хотел бы вести – спокойную, теплую, уютную жизнь с тобой, Эллинор, – я чувствую, что способен на все. Я готов сделать что угодно. Завтра вытащим все бутылки, которые я припрятал, выльем их в раковину. Это будет началом новой жизни.

Бьерре снова улыбнулся мне и сжал мою руку.

– Может, купим машину? – спросил он. – Тогда мы сможем ездить на выходные в Сконе. Гулять по лесу и покупать в Мальмё продукты подешевле.

Я ответила, что машина нам не нужна, что одно из преимуществ Копенгагена – это велосипеды, которые можно взять напрокат повсюду. А если хочется поехать в Сконе, то для этого есть поезда. Бьерре смотрел на меня озадаченно, словно машина была чем-то вроде необходимого условия для всего остального.

– А собаку? – сказал он.

Я покачала головой.

– Нам с тобой и так хорошо. Только ты должен бросить пить.

На следующий день мы собирались заняться спиртным. Вылить содержимое, выбросить бутылки и начать новую, стабильную жизнь. Клаус Бьерре в то утро встал рано, принял душ, побрызгался парфюмом и выпил кофе, не притронувшись ни к одной из стоявших на кухне бутылок. Когда он посмотрел на меня, я заметила, что белки его глаз уже не такие красные, как раньше.

– Вот увидишь, все наладится, – сказала я. – Если человек настроен решительно, все получается.

– Да, – согласился Клаус. – Пойду на работу. Когда вернусь, поужинаем. Пить будем только воду. А потом займемся бутылками.

Когда он выходил, я стояла у него за спиной в дверях. Подойдя к перилам, он обернулся, помахал мне и улыбнулся.

Я вернулась на кухню, села за стол и принялась за завтрак. Прошло, наверное, около получаса после ухода Клауса, когда раздался стук в дверь. Громкий, решительный стук. Я не слышала перед этим шагов на лестничной площадке и поэтому подумала, что стучавший какое-то время простоял под дверью. Набирался решимости, чтобы поднять руку и трижды сильно ударить по двери. Я дожевала и поставила чашку на стол. Наверное, какие-нибудь торговцы или свидетели Иеговы, предположила я. Но я знала, что ни те, кто пытается что-то продать, ни свидетели Иеговы так не стучат. Даже своим стуком в дверь они должны настраивать человека в квартире на дружеский лад, внушать ему, что они могут сделать его жизнь лучше. Я продолжала сидеть, и стук повторился. Громкий и требовательный, как будто стучавший точно знал, что в квартире кто-то есть, и давал понять, что не сдастся. Я поднялась со стула и встала посреди кухни. Я стояла в ночной рубашке, смотрела на дверь и не могла заставить себя открыть. Стук стал еще громче, и я услышала голос за дверью:

– Откройте, фру Бьерре, пожалуйста, фру Бьерре, откройте!

Я немного приоткрыла дверь. За ней оказалась одна из соседок Клауса. Я никогда не разговаривала с ней, но знала, что она живет на седьмом этаже вместе с дочерью. Клаус называл ее «чокнутой». Она была так же неуместно одета, как и я, даже хуже, потому что ее ночная рубашка была запачкана на груди то ли джемом, то ли кофе.

– Да? – сказала я в щель.

– Вы должны пойти со мной, – ответила соседка. – Регина заперлась в туалете и ругается.

– Регина?

– Моя дочь.

– Не думаю, что я могу чем-то помочь.

– Вы должны, – настаивала она. – Регина может умереть взаперти.

Я решила сказать ей, что именно сегодня у меня много дел, к тому же, я обычно не выхожу из дома в такую рань. Произнося это, я одновременно попыталась закрыть дверь. Но тогда женщина впала в совершеннейшую панику.

– Нет-нет, – закричала она. – Вы не понимаете, фру Бьерре, Регина может умереть взаперти, вы должны пойти со мной и помочь, а иначе она может умереть взаперти!

Не знаю, почему я это сделала, но я открыла дверь, вышла и остановилась на лестничной площадке, где была полная тишина. Как будто нас отрезало от копенгагенской жизни и суеты, как будто мы с этой женщиной, сами о том не подозревая, в двух разных квартирах создали нечто собственное, неприятное и пугающее. Собственный вакуум или больную вселенную. Так мне подумалось сначала, а потом – что мне не надо ничего знать ни о вакууме, ни о больных вселенных.

– Что вы от меня-то хотите? – спросила я.

– Вы должны помочь ей выбраться из туалета, – ответила соседка.

– Я болею, – зачем-то сказала я.

– Чем?

Я попыталась придумать какую-нибудь болезнь, и самое заразное, что пришло мне в голову, это оспа.

– Не вижу никаких высыпаний, – сказала соседка. – Какая оспа? Ветряная?

– Нет. Обычная.

– Обычная оспа?

– Что вы от меня хотите? – снова спросила я.

– Помогите нам. Мы должны помогать друг другу.

– Вам больше некого попросить?

– Только вы свободны в это время дня.

Она была права. Из всех жителей