Он смешит меня, рассказывая о выходках Ашона. Кедрику очень нравится его старший брат, хотя истории, которые он рассказывает, заставляют меня задуматься, почему. Он создаёт впечатление безжалостного и несгибаемого мужчины.

Кедрик берёт меня за руку. Я поднимаю глаза, слышу его смех и понимаю, что он задал мне вопрос.

— Извини, — бормочу я, отдёргивая руку.

— Где ты только что была? — спрашивает он.

Это одна из его черт, к которой я никак не могу привыкнуть. Я не люблю делиться своими мыслями.

— Сколько лет твоему брату? — спрашиваю я.

— Моему брату двадцать два, почти двадцать три, — отвечает Кедрик, срывая кончик пожелтевшей травы.

Похоже, уже наступает пора собирать урожай для жилищ.

— Для твоих семнадцати лет он, наверное, кажется старым.

— Это не так, — огрызаюсь я.

Он усмехается, и я слишком поздно понимаю, что он дразнил меня. Это другая его черта, к которой я не могу привыкнуть.

Он смеётся и подталкивает моё плечо локтем.

— Знаю, знаю. Тебе почти восемнадцать, — говорит он и резко перестаёт улыбаться. — Хотел бы я быть здесь в твой день рождения, — он выбрасывает травинку. — Он наступит вскоре после того, как я уеду.

Лёгкий ветерок колышет мою вуаль вдоль ключиц, скрытых серой мантией. Я поднимаю руку, чтобы удержать её на месте. Почему он должен быть здесь на мой день рождения? Это такой же день, как и остальные.

— Пройдёт два года, — говорит он, меняя тему и качая головой.

Я понимаю, что он имеет в виду.

— Только если меня выберут для делегации в твой мир, — говорю я.

Наши два мира каждую перемену по очереди отправляют двенадцать делегатов в другой мир. Шанс, что меня выберут, был призрачным, поскольку мне не позволили даже увидеть ротацию деревень и я не получила никаких обязанностей.

— Я беспокоюсь, что ты выйдешь замуж, пока меня не будет.

Я разразилась смехом, вспомнив толстого лысеющего мужчину, который на днях испачкал свои щеки ягодным соком, отвешивая мне слишком много комплиментов на одной из трагических пьес матери. Если бы он мог жениться на моём статусе без моего участия, он бы это сделал.

— Маловероятно, — говорю я, но в глубине души, я думаю, что его беспокойство обосновано.

На каком-то этапе нам обоим придётся сочетаться браком с представителями своих рас.

— Где именно это Старое Озеро? Оно либо очень маленькое, либо очень далеко, — говорит он.

Мне требуется мгновение, чтобы понять о чём он говорит. Я смеюсь.

— Старое озеро — не настоящее озеро. Оно было им раньше, но… — мои глаза расширяются, когда я понимаю, куда ведёт эта беседа, — хм, его засыпали, — заканчиваю я.

Я в спешке пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы сменить тему. К несчастью, Кедрик привык говорить всё, что у него на уме.

— Зачем его нужно было засыпать? Наверняка его сохранили бы на случай пожара. За последние три месяца я видел все чёртовы реки, связанные с озером Авени, — говорит он.

«Вени», — выругалась я, подыскивая ответ, который не стал бы откровенной ложью.

— Так приказала Татум, — я отвечаю кратко и отворачиваю голову.

— В этом нет смысла, — продолжает он, не обращая внимания на мои попытки остановить его. — Вашим предкам потребовалось столько лет, чтобы прорыть каналы между каждой ротацией, чтобы сдержать пожары четвёртой. Зачем вам понадобилось засыпать естественное препятствие?

Я перепроверяю свою вуаль… этот нервный жест у меня с детства. Я могу чувствовать на себе взгляд Кедрика, ожидающего мой ответ. Я поднимаю на него взгляд и затем отвожу в сторону. Тема моей вуали поднималась лишь однажды, на третьей неделе пребывания здесь Кедрика. Я в ужасе убежала от него, когда он спросил об этом, и после этого игнорировала его две недели. С тех пор он не спрашивал и сейчас не спрашивает. Но между нами всё изменилось, барьеры были разрушены. Сейчас я могла бы рассказать ему, если бы захотела. Я могла бы разделить с ним часть бремени, которое несла так долго.

— Оно было заполнено при моём рождении, — говорю я с зажмуренными глазами.

Я открываю их, когда тишина становится невыносимой.

Я поднимаю глаза вверх, от его груди к его лицу. Он ошеломлен, его брови сдвинуты над ясными голубыми глазами. Он и остальные делегаты обычно носят короткие волосы, чтобы справиться с жарой. Но он не стригся с тех пор, как вернулся. Пара длинных светло-каштановых прядей падает на его лоб. Мои глаза пробегают по его красивым чертам. Я получаю удовольствие, видя его лицо каждый день. Вопреки всему, я ему нравлюсь, несмотря на то, что он никогда не видел моего лица. Он заслуживает знать, почему он никогда не сможет этого сделать.

Я останавливаю вопрос на его губах поднятой рукой и делаю глубокий вдох.

— Оно было засыпано, чтобы я не могла взглянуть на себя. Озёра в других королевских ротациях также были засыпаны, — говорю я.

Он всё ещё не говорит. Тишина, заполнившая пространство между нами, настолько густая, что кажется, будто она заползает мне в горло и душит меня.

— Я не знаю почему, — добавляю я.

— Ты же не хочешь сказать, что никогда не видела собственного лица, — говорит он.

Моё молчание является достаточным подтверждением.

— Блять, это… Зачем ей было это делать? — спрашивает он, разговаривая больше с собой, чем со мной. Он отступает от меня. — Ты сама решила носить вуаль? — спрашивает он, оборачиваясь ко мне.

Я качаю головой, и неожиданно Кедрик впадает в ярость.

— Твоя мать… она больная, извращенная сука.

Я понятия не имею, что означает «блять» и «сука», но они не звучат как приятные слова.

— Ты, правда, никогда не видела своего собственного лица? В зеркале? В родниках? — спрашивает он.

— Никогда. Родники слишком тёмные, а зеркала запрещены в королевских ротациях. Я раньше ощупывала своё лицо, но это всё.

Он в раздумье прижимает подбородок к груди и кивает.

— Это правда, я никогда не видел здесь зеркал. Но ты же можешь увидеть его разными способами. Вода в тазике? Я не знаю, — говорит он, вскидывая руку в воздух.

Я откидываю голову назад и прислоняюсь к дереву Каур позади меня. Как объяснить ему? Я вздыхаю. Придётся рассказать ему всё.

— До десяти лет я, в основном, была изолирована в башне над комнатой, которую я сейчас занимаю. Иногда меня выпускали, но со мной всегда был кто-то, кто следил за мной, — я спускаюсь вниз по стволу дерева, вспоминая. — Я ненавидела каждый такой день. Я просто хотела быть свободной. У меня не было друзей, за исключением Оландона, а позже появился Аквин.

Я умолкаю, чтобы собраться, прочищаю горло, чтобы