В. Пуришкевичу. Его приговорили к «4 годам условно производительно-общественных работ при тюрьме»[62].

Более грозным было восстание юнкеров 27–30 октября в Москве, ставшей «ареной самых длительных и упорных боев»[63]. Но и это выступление, хоть и с большей кровью, закончилось тем же, чем и в Северной столице: «С удивлением и бессилием эта армия (юнкеров) замечала, что она изолирована не только топографически, но и социально; что защищая порядок и законную власть, она в то же время путем исключения и против своей воли оказывается представительницей определенных классов. Имя «юнкер» начало с ненавистью произноситься демократическим населением Москвы и противопоставляться «народу»… Представители шести школ прапорщиков, зовя в свои ряды солдат, печатно заявляли, что в их среде почти нет дворян, что в огромном большинстве они — выслужившиеся солдаты-фронтовики, «истинные представители солдатской массы…»». Однако, как отмечал сам лидер российских либералов П. Милюков, «кучка защитников Москвы и России, чем дальше, тем больше чувствовала себя изолированной и от остальной России, и от других общественных элементов. Слова «юнкер», «офицер», «студент» сделались бранными словами»[64].

Командующий московским округом плк. К. Рябцов до последнего не решался вмешиваться в события, по словам видного общественного деятеля Е. Кусковой, его «парализовало «отсутствие народа» в октябрьские дни. «С кем же я бьюсь против солдат и рабочих?.. — восклицал Рябцов, — Мы не понимаем, что на стороне революции, как бы губительна она ни была, весь народ, во всех его основных слоях. Не на стороне революции лишь те, кто хочет вернуть старое…»[65].

Восстания офицеров и юнкеров произошли, и в других городах, но все они также носили крайне ограниченный характер. Так в боях под Пулковом 30 октября участвовало не более 100 офицеров[66]. Киеве особенно большие потери (42 офицера убитых) понесло 1-е Киевское Константиновское военное училище[67]. 1–3 ноября произошло выступление юнкеров в Омске, 9–17 декабря вспыхнуло офицерское восстание в Иркутске, в котором было убито 277 и ранено 568 человек с обеих сторон, не считая тех, чьи трупы унесла Ангара[68]. Против около 800 юнкеров и 100–150 добровольцев оказалось до 20 тысяч солдат запасных полков и рабочих[69].

Спровоцированные «Комитетом спасения…», «Общественной безопасности…» и прочими подобными организациями восстания юнкерской молодежи, в существовавших условиях, были даже не авантюрой, а прямым ее убийством. «Юнкерская молодежь, — отмечал этот факт «белый» ген. Н. Головин, — была брошена на верную гибель»[70]. К подобным выводам в дни петроградского восстания юнкеров приходила и американская журналистка Б. Битти: «Воскресенье, (29 октября) 11 ноября, нужно занести в календарь…, как день позора. В этот день были принесены в жертву — столь же ненужную, сколь бесполезную — невинные младенцы, а ответственными за это были не кадеты военных училищ и не солдаты и рабочие, с которыми те сражались, а небольшая группа мужчин постарше, которые остались в безопасности, послав под пули сражаться вместо себя сущих младенцев»[71].

Надежды восставших в Петрограде юнкеров, были связаны с отрядом ген. П. Краснова, который уже практически без выстрела взял Царское село: «победа была за нами, но она, — по словам Краснова, — съела нас без остатка»[72]. «Маленький красновский отряд[73], — пояснял С. Мельгунов, — просто потонул в море разложившихся «нейтральных» гарнизонов»[74], «солдатская масса — с обеих сторон — была настроена против «братоубийственной» войны»[75]. Представители Амурского казачьего полка заявили, что «в братоубийственной войне принимать участия не будут»[76]; Донской полк даже отказался брать ружейные патроны, поскольку «не желает братоубийственной войны»[77].

Керенский упрекал П. Краснова, что в этой ситуации, последний больше прибегал «не к силе оружия, а к переговорам, речам и увещеваниям»[78]. Причина такого поведения Краснова, отвечал Деникин, крылась в том, что: «никаким влиянием офицерство не пользовалось уже давно. В казачьих частях к нему также относились с острым недоверием, тем более что казаков сильно смущали их одиночество и мысль, что они идут «против народа»… И у всех было одно неизменное и неизбывное желание — окончить как можно скорее кровопролитие. Окончилось все 1 ноября бегством Керенского и заключением перемирия между ген. Красновым и матросом Дыбенко»[79].

Генерал Краснов пошел на перемирие только потому, приходил к выводу лидер российских либералов Милюков, что он «понял, что течение несло (массы) неудержимо к большевикам»[80]. Официальное соглашение о перемирии, — по словам комиссара Временного правительства Северного фронта В. Войтинского, — «бесспорно явилось соглашением о прекращении гражданской войны, и именно так это соглашение и понималось обеими сторонами»[81]. П. Краснов, арестованный большевиками, спустя месяц будет отпущен на свободу под честное слово.

Ставка Верховного главнокомандующего отреагировала на большевистский переворот, произведя 25 октября «опрос главнокомандующих фронтов, имеются ли в их распоряжении войсковые части, которые безусловно поддержали бы Временное правительство». «Ни за одну часть поручиться не могу, — отвечал командующий Западным фронтом ген. П. Балуев, — большинство же частей, безусловно, не поддержит»[82].

«Двинуть с фронта войска для защиты Временного правительства, — подтверждал комиссар Румынского фронта Тизенгаузен, — вряд ли возможно»[83]. Общее настроение отражали слова Балуева: «Наша, начальства, в настоящее время задача должна заключаться в держании фронта и недопущении в войсках междоусобных и братоубийственных столкновений»[84].

В этих условия начальник Штаба верховного главнокомандующего Н. Духонин 1 ноября отдал приказ остановить движение воинских эшелонов к Петрограду. «В ожидании разрешения кризиса, — указывал он, — призываю войскам фронта спокойно исполнять свой долг перед родиной, дабы не дать противнику возможности воспользоваться смутой, разразившейся внутри страны, и еще более углубиться в пределы родной земли»[85]. На этом «вооруженная борьба закончилась, — констатировал С. Мельгунов, — Это означало победу большевиков»[86].

* * * * *

Подобно красновскому закончились выступления и в казачьих областях на Юге России, инициатором которых выступил ген. А. Каледин. Так, 3-го декабря он приказал алексеевским офицерам разоружить 272 пехотный полк, располагавшийся в Новочеркасске и отказавшийся признать донское правительство. Полк позволил разоружить и распустить себя без сопротивления и единого выстрела[87]. Несколько позже в том же декабре под Новочеркасском сошлись 15-й пехотный полк большевиков и 35-й казачий полк Каледина. Но солдаты и казаки отказались сражаться друг с другом. Они расположились в нейтральной зоне по соглашению, и ни одна сторона не выполняла приказы офицеров стрелять[88]. Подобная ситуация произошла 9-го декабря в Ростове, когда казаки ген. Потоцкого отказались сражаться с большевиками и сложили оружие[89].

С таким же отчуждением население городов Донской области встретило генералов