Отряд Корнилова вернулся из своего первого Кубанского похода в начале мая туда, откуда и была начата кампания в пограничные земли между Ставропольской областью, Доном и Кубанью. «Первый кубанский поход — Анабазис Добровольческой армии — окончен…, — вспоминал Деникин, — Вышла в составе 4 тысяч, вернулась в составе 5 тысяч[114], пополненная кубанцами. Начала поход с 600–700 снарядами, имея по 150–200 патронов на человека; вернулась почти с тем же. Все снабжение для ведения войны добывалось ценой крови. В кубанских степях оставила могилы вождя и до 400 начальников и воинов; вывезла более полутора тысяч раненых; много их еще оставалось в строю; много было ранено по несколько раз…»[115].

Вот почти все, что было у Белой армий, в начале гражданской войны. Народ и солдаты за ней не пошли. Даже казаки, которых генералы считали верной опорой, упорно не желали принимать участия в развязывании гражданской войны. «Наличные силы казачьего союза действительно ничтожны», признавал в ноябре 1917 г. этот факт ген. М. Алексеев, «с ними на внешние предприятия, конечно идти нельзя»[116]. «Донское офицерство, насчитывающее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска уклонилось вовсе от борьбы, — подтверждал Деникин, — в донские партизанские отряды поступали десятки, в Добровольческую армию единицы, а все остальные, связанные кровно, имущественно, земельно с войском, не решались пойти против ясно выраженного настроения и желаний казачества»[117].

Не хотело вступать в эту войну и большинство офицерства: Киев и Харьков, «где в те дни (май 1918 г.) жизнь била ключом, представлял(и) собой разительный контраст умирающей Москве. Бросалось в глаза обилие офицеров всех рангов и всех родов оружия, фланирующих в блестящих формах по улицам и наполнявших кафе и рестораны… Им как будто не было никакого дела до того, что совсем рядом горсть таких же, как они, офицеров вели неравную и героическую борьбу с красным злом, заливавшим широким потоком просторы растерзанной родины»[118]. «Каждый боевой день приносил потери, а пополнения не было…, — вспоминал один из первых добровольцев на Волге, — Раненые офицеры после выздоровления возвращались в строй и передавали нам, что каждый кабак набит людьми в офицерской форме, все улицы также полны ими…»[119].

«Ростов поразил меня своей ненормальной жизнью, — вспоминал другой доброволец, — На главной улице, Садовой, полно фланирующей публики, среди которой масса строевого офицерства всех родов оружия и гвардии, в парадных формах и при саблях… На нас — добровольцев — как публика, так и «господа офицеры» не обращали никакого внимания, как бы нас здесь и не было…»[120]. «Тысячи офицеров из разбежавшихся с фронта полков бродили по городу и с равнодушием смотрели, как какие-то чудаки в офицерской форме с винтовками на плечах несли гарнизонную службу»[121]. Наступление большевиков на Ростов сдерживали всего несколько сот офицеров, юнкеров, гимназистов и кадет, а панели и кафе города были полны здоровыми офицерами, не поступавшими в армию. После взятия Ростова большевиками их комиссар Колюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему с заявлением, «что они не были в Добровольческой армии»[122].

««Всенародного ополчения» не вышло», признавал Деникин, «отозвались офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и очень, очень мало прочих городских и земских русских людей». Буржуазия проявила полнейшее равнодушие, и в конце концов из трехсоттысячного корпуса офицеров и миллионной буржуазии в армию поступали только дети»[123]. «В Добровольческую армию поступали офицеры, юнкера, кадеты, студенты, гимназисты, и почти не приходило солдат… Таким образом, — подтверждал Головин, — Добровольческая армия с самого начала приобрела характер «офицерской» части, то есть явилась ополчением «патриотически настроенной интеллигентной молодежи», морально оторванным от народных масс»[124].

«В формируемой сейчас Добровольческой армии, пока нет пехоты, достойной упоминания, а имеющаяся артиллерия практически остается без боеприпасов, — сообщал в феврале 1918 г. американский консул Пуль, — С военной точки зрения положение донского правительства прискорбно слабое. Для успеха ему срочно нужны деньги, боеприпасы и снаряжение…»[125].

Белое движение изначально не имело ни людских, ни материальных ресурсов и было обречено. Следовательно, была обречена и широкомасштабная гражданская война, с ее огромными жертвами и разрухой. Попытки ее развязать закончились бы, относительно малокровным подавлением мятежа «белых» генералов. Остальные противники большевиков не были вооружены, организованны и опасны, как военная сила, они не представляли прямой угрозы. «Не важно, какими бы героями не были эти несколько тысяч мужчин, большевики, — подтверждает Кенез, — перебили бы их без лишних сложностей»[126].

Признавая этот факт, один из основателей антибольшевистского КОМУЧа эсер П. Климушкин замечал, что «уже в то время можно было вызвать гражданскую войну, (но) мы понимали, что это кончилось бы печально, ибо реальных сил для поддержки движения со стороны населения и рабочих не было. Нельзя было надеяться и на самих солдат… Мы видели, что если в ближайшее время не будет толчка извне, то на переворот надеяться нельзя»[127]…

Белая армия

Все политические лозунги были отброшены. Одна мысль управляла этим народным движением: покончить с большевиками и тогда заняться разрешением вопросов внутреннего устройства.

Ген. К. Сахаров[128]

Что же представляла из себя Белая Армия? За что шли на смерть ее солдаты и офицеры? Не претендуя на исчерпывающий ответ, приведем лишь отдельные характерные зарисовки, сделанные самими «белыми» и их союзниками, которые дают общее представление на этот счет:

Движущая сила

Именно офицеры были той силой, благодаря которой Белое движение вообще могло возникнуть.

С. Волков[129]

«Офицеры сформировали главный штаб антибольшевистского движения…, хотя их было очень мало, они захватили военное и политическое лидерство, они, — подтверждает Кенез, — стали тем ядром, вокруг которого антисоветские группировки могли объединиться»[130].

Офицеры

Кто были эти офицеры, почему они решили сопротивляться советскому режиму и как они представляли себе будущее России, остается главным вопросом Гражданской войны.

П. Кенез[131]

Накануне Первой мировой войны выходцы из потомственного дворянства составляли основу офицерского корпуса Русской армии (Таб. 1). Офицерские училища разделялись по сословному признаку, только с 1913 г. все военные училища стали всесословными[132]. При этом «гвардия комплектовалась офицерами почти исключительно из дворян, за нею следовала кавалерия и специальные войска, офицерство же не из дворян (а так же неимущего и мелкопоместного дворянства) служило, главным образом в пехоте»[133].

Таб. 1. Сословный состав