вверх. Если бы не перехватили его сослуживцы, последствия были бы ужасные. Все это было на моих глазах, я тоже бежал за ними.

Начались регулярные налеты на Москву. Маме предложили отправить детей во временную эвакуацию от завода, т.к. Красная Армия должна была через пару месяцев разбить немцев наголову, как утверждали взрослые. Но мама отказалась.

Она приняла предложение соседки, тетки Наташи, у которой пустовала хибара в д. Ново-Кельцы под Скопиным (городок в Рязанской обл.), куда мы четверо и поехали, уложив в чемоданы по требованию мамы максимум возможного из носильных вещей. (В дальнейшем нас все эти вещи спасали от голода). Помог нам с переездом Володька Еремин – очень он был влюблен в Розу и не мог оставить ее в трудный час.

Так, бросив хозяйство, дом, и любимую кошку – Мурку (очень я хотел взять ее с собой!) мы в середине августа 1941 г. уехали в Рязанскую глубинку, чтобы не погибнуть под бомбами в Москве. Раза два перед отъездом мы все четверо уезжали на ночь в Москву спасаться от бомбежки и спускались в метро «Кировская» ‑ тогда самое глубокое, и возвращались после отбоя воздушной тревоги утром.

А стариков забрал с собой в Казань мой дядя Борис, где они и ушли из жизни через 11 лет после войны. Авиационный завод, где он работал токарем, туда эвакуировали в конце июля. (В 59г я был в командировке в Казани и побывал у них в гостях).

Тётя Пира, еще летом 40 года, вышла замуж и уехала к мужу в поселок при химскладе в трех километрах от Очакова. Там, очень быстро, в течение года построили несколько кирпичных домов для сотрудников химсклада, в основном, военных, где она и поселилась. Я иногда бывал у нее в гостях. (В девяностых годах я случайно узнал по косвенным признакам, что склад этот был не простой, а склад БОВ – боевых отравляющих веществ, по-видимому, его так быстро и построили за год перед войной).

На этом мое счастливое детство кончилось! Мне было 10 лет и семь месяцев от роду.

А для моего брата Толи началась дорога к смерти!

1.3 ЭВАКУАЦИЯ

Небольшая деревушка, вся в яблоневых садах. Старая хата с соломенной крышей. Пол земляной! Долго в нем мы не задержались и в конце августа переехали в г. Скопин, в 7км от деревни. 1-го сентября я пошел в школу в 4-ый класс, а брат ‑ во второй. Роза и мама куда-то устроились работать ‑ надо было на что-то жить!……А немцы стремительно шли на Восток и к середине октября были на подступах к Москве. Одновременно окружая Москву с юго-востока, от Рязани. И к середине декабря они подошли к Скопину. Как мы оказались в числе последних беженцев, посаженных в теплушку последнего эшелона, проскочившего на Восток из немецких клещей, я не знаю. Впоследствии, я узнал, что на утро следующего дня немцы взяли Скопин. Выбили их только через неделю. А когда формировали эшелон, была ночь, немецкие самолеты волнами пролетали над нами с зажженными АНО (аэронавигационными огнями), я их сам наблюдал! Нас не бомбили!

Везли нас около месяца. По обеим сторонам от двери вагона ‑ двухъярусные нары. В центре вагона – чугунная печка-буржуйка. Огонь в ней постоянно поддерживали дети. Позже, я понял, что это был вагон специально для семей офицеров, воевавших на фронте. По дороге на остановках выдавали продукты сухим пайком и уголь для буржуйки. На каждой станции была кубовая с кипятком. Останавливались очень часто, пропуская эшелоны с техникой и войсками на Запад. Иногда стояли до суток. Однажды, Роза побежала за кипятком, что-то задержалась, а эшелон ушел! Через несколько дней она догнала нас! (Я до сих пор восхищаюсь высокой степенью организации эвакуации населения! Людям из ЦК ВКП,б и правительства, организовавшим в то время этот процесс, надо было бы поставить памятник).

Здесь, в вагоне я впервые влюбился. Ее звали Беатрисса, мама ее звала Бэба. Она была старше на два года и немного выше меня, но очень красивая! Часто по ночам мы с ней поддерживали огонь в буржуйке, сидели рядом, и я был почему-то счастлив. (Наверное, с тех пор мне очень нравятся красивые девушки и женщины и жену я дважды выбирал по этому признаку).

К концу месяца мы поняли, что нас везут к Оренбургу ‑ тогда г. Чкалов. За 200км от Чкалова мама сказала «генук»‑ (с нас хватит), и мы высадились на большой станции, которая называлась Ново-Сергеевка.

В эвакопункте станции нам выделили подводу и определили деревушку в пяти км от станции, а там, в сельсовете указали хату-пятистенку, где мы должны были поселиться.

Хозяйка, ‑ немолодая деревенская женщина с характерным для калмычки суровым лицом жила в этой большой хате с сыном лет двадцати, крепким, жилистым парнем, но с серьезными умственными отклонениями. Звали его Ваня. На нем держалось все большое хозяйство, в том числе корова. Кое-чего он соображал, но говорил невнятно. По-тихому он влюбился в Розу, и когда она его отвергла – повесился. Еле откачали.

Половину хаты занимала огромная русская печь. Каждое утро, часа в четыре, хозяйка ее разжигала и в чугунах готовила что-то для себя и скоту. Раз в две недели она пекла хлеб. От печки нам доставалось только тепло. Мама готовила на керосинке. Было голодно

В памяти стоит картина: мы с Толей стоим возле керосинки и не можем дождаться, когда же мама закончит жарить картошку? Так хотелось есть! Картошку, крупы, керосин, сахар мама обменивала на базаре в большой соседней деревне на привезенные из Москвы вещи – там они очень ценились. С тех пор жареную картошку я полюбил на всю жизнь! (Жарить ее я никому не доверяю и сейчас).

С фронта отец прислал аттестат, по которому мы получали какие-то деньги, В магазине продукты были только по карточкам, но их явно не хватало ‑ нормы были очень низкие. А на базаре деньги крестьяне– калмыки не ценили.

После случая с Иваном-дурачком стало ясно, что надо из этой деревни бежать! И по весне мы переехали на станцию. Поселились в одном из домиков пристанционного поселка. У хозяйки, добродушной старушки из живности были только куры. Стало немного повеселее в части питания, мама и Роза где-то работали, но жили в тесноте. Я спал на сундуке!

Вспоминается один эпизод. У меня начал сильно болеть зуб. Да так, что несколько ночей подряд я плакал и не давал никому спать. В одну из ночей