Наиболее критического отношения к себе требуют мемуары. На их содержании сказываются и память (отличная, выборочная или совсем плохая), и кругозор, и время, меняющее политические приоритеты и оценки, и способность трезво смотреть на свое прошлое, не видеть в нем того, чего не было. Для исследователя этот вид источников представляет большой соблазн. Ведь воспоминания открывают историку много нового и ценного, того, что трудно или вообще нельзя найти в других видах источников, приглашают нас заглянуть «за кулисы», «внутрь» исторических событий. Особенно если их авторы — политические, партийные, государственные, хозяйственные деятели советского государства, видные представители творческой интеллигенции. Но при этом, повторяем, не следует забывать о зависимости памяти мемуаристов от их сегодняшних представлений о том, каким должно быть прошлое. И все же, если приводимые в воспоминаниях факты не противоречит другим известным свидетельствам, если эти факты укладываются в логику поведения или алгоритм развития событий, к ним можно отнестись с некоторой долей доверия.

В настоящей работе использованы мемуары активных участников, а также свидетелей событий, происходивших тогда в стране. В первую очередь среди них следует выделить воспоминания самого Н.С. Хрущева, продиктованные им после отставки на магнитофон и обработанные затем сыном. Интересные детали можно обнаружить в воспоминаниях А.И. Микояна, представляющих собой записанные его сыном диктовки и домашние рассказы. Обширная информация о первых четырех годах после смерти Сталина содержится в воспоминаниях В.М. Молотова, записанных поэтом и публицистом Ф. Чуевым. Кое-что можно почерпнуть об этом же времени и из собственноручных воспоминаний Л.М. Кагановича. Факты, которые были известны лишь очень узкому кругу лиц высшего эшелона власти, приводит в своих воспоминаниях кандидат в члены Президиума ЦК КПСС Н.А. Мухитдинов. Весьма скептическое отношение вызывают воспоминания другого кандидата в члены Президиума, а также секретаря ЦК КПСС Д.Т. Шепилова, непосредственно шефствовавшего над идеологией и ведавшего отношениями с творческой интеллигенцией. Они интересны многими подробностями и заставляют по-новому взглянуть на некоторые обстоятельства принятия решений и подковерной борьбы на Старой площади и в Кремле в 1953-1957 гг. Но к приведенным там свидетельствам следует подходить с особой осторожностью. В них нет даже намека на объективность, все они пронизаны неприязнью к Хрущеву.

Неприятие и даже критика «оттепели» вообще характерны для воспоминаний, принадлежащих людям из партийно-государственного окружения Хрущева. Приводимые ими подробности политической жизни, акцент на субъективизме и волюнтаризме, интерпретация «оттепели» в терминах внутрипартийных идеологических разногласий, «традиционалистские» подходы и схемы свидетельствуют или об их стремлении к скрытой ревизии решений XX съезда КПСС или о желании снять с себя вину, уйти от ответственности (Г.И. Воронов, В.Е. Семичастный, А.Н. Шелепин, П.Е. Шелест и др.).

Признание правильности курса, избранного в 50-е и 60-е годы в некоторых из воспоминаний, соседствует с полным отсутствием критического анализа, с умолчанием о Хрущеве (или, наоборот, резко негативными отзывами) и XX съезде, с апологетикой сталинского режима, лакировкой, преклонением перед вождем. Это, однако, не снижает информационной ценности данного рода литературы, наполненной подробностями тех или иных событий означенного периода.

Особый интерес мемуары представляют для изучения общественных настроений. Написанные представителями самых различных слоев населения, они и представляют сравнительно широкий диапазон мнений и суждений. Однако, оставаясь по сути своей сугубо субъективными, эти материалы свидетельствуют лишь о том, что какое-то мнение было, высказывалось, даже обсуждалось, но не о том, насколько было распространено и разделялось другими людьми.

Пока изучение общественных настроений сосредоточивалось на жизни людей отдаленных эпох, историку приходилось иметь дело лишь с теми источниками, которые были уже зафиксированы и дошли до наших дней. В отличие от этнолога и психолога он был лишен возможности проводить «полевые исследования». Однако, если обратиться к проблемам современной истории, источниковый арсенал историка значительно расширяется. Его существенно может дополнить «устная история», которая уже становится новым направлением исторических исследований. Да, конечно, устная история собирает наподобие пылесоса все и без всякого разбора. Как и любые воспоминания о прошлом, устные свидетельства носят не очень-то надежный характер. Они часто неточны в силу ограниченных возможностей человеческой памяти и в значительной мере окрашены сегодняшним отношением к прошлому.

Но ведь и официальные документы можно считать объективными с большой натяжкой. Работая с такого рода информацией об общественных настроениях, необходимо иметь в виду, что документы КГБ фиксируют не норму, а отклонение от нее, своего рода политико-психологическую патологию, с точки зрения режима. Как широко она была распространена?

На этот вопрос в какой-то мере могут ответить массовые ретроспективные интервью. Сбор и количественная обработка устных воспоминаний помогает спуститься до уровня «молчаливого большинства», дать слово тем слоям и категориям советского общества, о пристрастиях и настроениях которых трудно получить полное и объективное представление из всех прочих источников.

Для сбора устных свидетельств и оценок были разработаны вопросы специальной анкеты, и студенты факультета истории, политологии и права Московского педагогического (ныне государственного областного) университета провели по ней в 1994-1999 гг. опрос полутора тысяч человек (своих родителей, близких и дальних родственников, просто знакомых и даже случайных встречных), помнящих о событиях той эпохи. Рассказы этих людей, а главное высказанное ими личное отношение к тому или иному событию, к тому или иному политическому лидеру, дали возможность и некоторые основания для того, чтобы попробовать выявить количественные оценки различных секторов спектра политических настроений и предпочтений времен «оттепели», проследить динамику популярности Хрущева. В этом и заключается в значительной мере новизна данного исследования.

Многие суждения и оценки, вошедшие в данную книгу, возникли в результате долгих, многолетних дискуссий с коллегами по совместной исследовательской и преподавательской работе — О.В. Волобуевым, Ю.Н. Жуковым, В.В. Журавлевым, Е.Ю. Зубковой, С В. Кулешовым, В.С. Лельчуком, Л.А. Опенкиным, Т.В. Осиповой, Ю.В. Сигачевым, Н.И. Смоленским, Н.С. Хрущевым-внуком, В.В. Шелохаевым, а также с В. Таубмэном.

Уже при первом известии о болезни вождя, 2 марта 1953 г., в 10 часов 40 минут утра в кремлевский кабинет Сталина вошли 11 человек, 9 из которых через три дня и составили новое, коллективное руководство. Это были 7 из 9 членов бюро Президиума ЦК КПСС (Л.П. Берия, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, Г.М. Маленков, М.Г. Первухин, М. 3. Сабуров и Н.С. Хрущев). Не было только И.В. Сталина и Н.А. Булганина, который, вероятнее всего, остался у постели больного. Были также 4 члена Президиума ЦК КПСС (А.И. Микоян, В.М. Молотов, Н.М. Шверник и председатель Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС М.Ф. Шкирятов). С ними явились начальник Лечебно-санитарного управления Кремля И.И. Куперин и врач-невропатолог Р.А. Ткачев. Последняя пара вышла через 10 минут, а остальные оставались там до 11 часов утра. Второй раз они (с Булганиным, но без Хрущева, а вместо Ткачева был министр здравоохранения А.Ф. Третьяков) появились там вечером, в 20 часов 25 минут. Оба врача вышли оттуда в 21 час 10 минут, остальные — в 21 час 25 минут. Что они там все делали и утром и вечером — неизвестно. Но сам факт, что в первый день болезни вождя эти люди появлялись в его кремлевском кабинете все вместе, говорит о многом. Некоторые историки предполагают, что там, вдали от суеты у постели умирающего вождя, обсуждались принципиальные вопросы перехода власти к новому руководству. Причем «новому» только в том смысле, что оно и по количеству и по личному составу отличалось от того, что Сталин сформировал сразу же после XIX съезда КПСС. Как известно, Президиум ЦК из 25 членов, заменивший собою Политбюро из 11 членов, был уже в силу одного этого неработоспособным органом и ни разу не собирался. А в созданное тогда же бюро Президиума ЦК из 9 членов не вошли Молотов и Микоян, не приглашался Сталиным на его заседания и еще один ветеран — Ворошилов. Теперь все они возвращались в узкий руководящий коллектив. Но так как бюро Президиума ЦК было органом нелегитимным, о нем ничего не говорилось в новом партийном уставе, а об избрании и деятельности ничего не сообщалось в печати, и о нем почти никто не знал, было решено его ликвидировать, а Президиум ЦК сократить в 2,5 раза. Собравшись в этом составе утром 2 марта, они фактически составили новый директивный орган партийного руководства. А для его надлежащего оформления решили созвать через три дня пленум ЦК.