Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Далеко до города?
— Пять и еще двадцать.
— Не понял…
— Ну, пять до шоссе и двадцать километров по бетонке.
— Обиделся небось? — усмехнулся верзила. — Ей-богу, зря.
— Нам, услужливым, не привыкать, — спокойно сказал Зосимов. — Как говорится, специфика профессии.
— Ладно тебе, старина. Я же в смысле — отзывчивый. Вот и нас до города согласился подкинуть, двух незнакомых типов, на ночь глядя. А другой запросто отказал бы, нет?
— Запросто, — согласился Зосимов. — Побаиваются водители. Сейчас столько шпаны развелось… Никогда не знаешь, у кого что на уме, особенно ночью. Подсадишь его как порядочного, а он тебе — нож к горлу. Или пистолет. Вот и побаиваются.
— На тебя еще не нападали?
— Пока нет. А у ребят в парке бывали случаи. У одного выручку отняли, другого из машины выкинули, а сами, паразиты, поехали кататься, третьему просто сунули нож в бок. Да всякое бывало.
— Жизнь — борьба, — загадочно сказал верзила.
А хлипкий паренек продолжал сидеть тишком. Зосимов подумал, уж не глухонемой ли? Он мельком глянул на парнишку в зеркало. Засуетился, тихарик, заерзал. И в лице такая взвинченность…
— Через два километра шоссе, — бодро сказал Зосимов. — Уж там-то мы, по гладенькому, белой птичкой пролетим!
Дорога пошла по насыпи, широкой дугой изгибаясь влево. Замелькали полосатые бетонные столбики на повороте.
Верзила вдруг застонал и, положив руки на живот, согнулся над приборной доской.
— Ты чего? — спросил Зосимов, машинально сбрасывая скорость.
— Извини, старина… Остановиться бы…
Зосимову почему-то стало страшно. Простая и понятная, чисто житейская ситуация неожиданно осложнилась, и в осложнении этом было что-то темное, тревожащее. Тоскливое предчувствие беды.
— Живот прихватило? — допытывался он. — А может, сердце?
— Язва… — страдальчески выдохнул верзила. — Опять прихватила, проклятая…
— Лекарства есть какие-нибудь? — спросил Зосимов и посмотрел на хлипкого. Тот пожал плечами.
— Тогда надо поторапливаться. Ты потерпи, ладно? Доберемся до города, я тебя в больницу доставлю. Есть там одна такая, на въезде, в начале Южного шоссе. Говорят, хорошая больница. Потерпишь?
Верзила поднял голову, посмотрел на него как-то странно и сказал:
— Я выйду. На пару минут.
Он вышел из машины, обогнул ее спереди, постоял, прислонившись к капоту, потом поманил Зосимова пальцем. Зосимов открыл дверь. Верзила наклонился к нему и дружелюбным тоном сказал:
— Еще раз извини, старина, но тебе придется пересесть на мое место.
— Зачем?
Вот оно, предчувствие…
— Потому что так надо. Очень надо. И больше ни о чем не спрашивай, будь умником.
Из длинной узкой рукоятки с резким металлическим щелчком вылетел клинок. Зосимов смотрел на него в оцепенении. Наверное, острый. Усердно оттачивался, любовно правился, чтобы однажды большой палец двинул вперед рифленую кнопку, лязгнула тугая пружина и тонкое стальное жало, повинуясь движению руки, без усилия вошло под ребра.
— Острый, острый, — поймал его мысль верзила. — Поверишь на слово или…
Верю, верю, «язвенник»… Некуда мне деваться. Жаль, выключил зажигание, а то бы как врезал по газам! Хотя сзади твой нервный приятель притаился, скорее всего, и он не с пустыми руками, не знаешь, каких пакостей от него ждать…
Зосимов пересел на правое сиденье. Крыть нечем, коли попал в ловушку. Нож в бок — удовольствие на любителя.
— Правильно говорят: не делай добра — не натерпишься зла, — заметил он, ни к кому не обращаясь.
— А если правильно, зачем делаешь? — сказал верзила. Он повернул ключ в замке зажигания и с места взял резкий старт, быстро набирая скорость.
— Наверное, по дурости, — мрачно ответил Зосимов.
— Во-от! Я давно говорил, что услужливость до добра, не доводит. А услужливый дурак опаснее врага, читал небось в детстве?
Зосимов промолчал. Бетонные столбики на плавном вираже слились в мерцающий пунктир.
— Серый!
И в то же мгновение — сильный удар по затылку сзади.
Зосимов не чувствовал, как Серый, перегнувшись через переднее сиденье, обшаривал его карманы, вынимал бумажник с документами и кое-какую мелочишку.
— В темпе, в темпе! — поторапливал верзила.
— Порядок. Ничего у него больше нет.
— Выкидывай! Я прижмусь к обочине…
Серый приоткрыл дверцу, захватил Зосимова за штанину и шиворот и — даром, что хлипкий! — ловко выкатил его из машины.
Надо быть очень везучим человекам, чтобы на скорости под восемьдесят километров выпасть из машины и не остаться на обочине мешком переломанных костей, а проскользнуть сквозь частокол столбиков ограждения и скатиться по крутому склону насыпи, заросшему травой.
5
С грехом пополам Петьку Темникова удалось-таки запихнуть в «бункер» — задний отсек «уазика», отгороженный от передних сидений стальной сеткой. Уж он не отказал себе в удовольствии дать последнее шоу: куражился перед толпой злорадно ухмыляющихся односельчан, всех по косточкам перебирал, а особливо женину родню; на милицию, луженая глотка, орал такое, что не приведи Господи услышать при нормальных нервах! Однако милиция, на людях сохраняя невозмутимость, в четыре руки да с помощью добротного васиного пинка («Ух, ё-о-о!..») водворила его в коробку «бункера».
Спектакль закончился, зрители разошлись, обсуждая петькины подвиги.
Сержант Грищенко, держа на коленях конфискованную двустволку (вещдок!) вслух размышлял:
— Гражданин Темников по непроходимой своей дурости за один только вечер нахапал целый ворох статей. Как по-твоему, Вася, сколько статей светит этому типу?
— Штуки три, — уверенно сказал Вася, объезжая колдобину. — А то и поболе.
— Козлы! — злобно отозвался гражданин Темников.
— Козлов мы в «бункере» возим… Давай прикинем, Вася. Во-первых, злостное хулиганство с исключительным цинизмом. Здесь мы имеем от года до пяти. И все это в зоне, за тройной колючкой, — кошмар!..
— Выйду, всем уши поотрезаю тупыми ножницами! — пригрозил Петька.
— Есть еще симпатичная статейка — посягательство на жизнь работника милиции. Было посягательство? Было — прицельно стрелял в меня из двустволки. Не успей я отклониться, полчерепа картечью снес бы, паразит… Ну тут вообще неприятностей выше крыши: от пяти до пятнадцати. Это сколько же баланды надо сожрать, пока ума-разума наберешься! А там народ не больно воспитанный, но с фантазией; сиди да поглядывай, как бы тебе шутки ради не отрезали чего-нибудь тупыми ножницами.
Петька запел матерные частушки — для поддержания боевого духа. Голос у него был визгливый, пронзительный, прямо-таки уши закладывало.
Мы с приятелем вдвоем
работаем на дизеле…
— Вот замполит в колонии обрадуется! — сказал Грищенко. — Такой солист как раз для ихней самодеятельности.
По реке плывет колун
у села Кукуева…
— Я еще фокусы умею показывать, — сказал Петька. — Развяжите руки, покажу.
— Фокус тебе на суде покажут, — проворчал Вася. — Раз, два — и за решеткой.
— Кстати, Вася, я тут подсчитал:
