— Что я должен делать? — Младший Хейз не был уверен в том, что его дед сейчас находится в здравом уме и твердой памяти. Правила этикета не позволяли многого. Зато они позволяли слушать. Слушать и запоминать.

— Хороший вопрос. Вот письмо. — Старик тронул довольно толстый конверт, лежащий рядом с бокалом виски. Кусочки льда в нем уже приобрели закругленные края и стали меньше. — В этом пакете ты найдешь все, что нужно, в том числе рекомендательное письмо в нашу дипмиссию в Аргентине. Я позаботился о том, чтобы новая служба не показалась тебе скучной. Я бы хотел, чтобы ты отправился в путь немедленно. Не беспокойся за свой «Блайт». Тебе предстоит столкнуться с куда более серьезным оружием, чем эта никчемная калоша. Считай, что твой перевод уже состоялся. 1-й лорд уже в курсе.[6]

Лорд сделал жест, который должен был означать «аудиенция окончена». Непослушные белые седые волосы старика никак не хотели лежать ровно, череп казался обтянутым чужой кожей, но впалые глаза горели, предвкушая битву и богатую добычу.

Эдвард запомнил этот взгляд, казалось, этот взгляд сверлил его спину, когда он шел по мраморным ступеням, когда удалялся по анфиладам замка и сходил вниз к машине. После исчезающего Кэрролловского Чеширского кота оставалась улыбка. После Хейза старшего — взгляд.

* * *

Сильный удар, как будто над баком разорвалась глубинная бомба, сотряс корпус подлодки. Как водится, палуба немедленно заполнилась битым стеклом. Ройтер едва удержался на ногах, ухватившись за воздушную магистраль. Подводники в таких случаях ждут следующего взрыва. Глубинные бомбы идут обычно сериями. Но тут взрыв был один. Волна прошла дрожью по всему корпусу лодки, и, казалось, все кончилось. Однако через полминуты произошло нечто, чего обычно не происходит. Подлодка подскочила, как надводный корабль на гигантской волне, и камнем пошла вниз. Вахтенный переложил рули, но, увы, это ничего не дало. Ничего не дало и максимальное увеличение хода. Аварийный свет замигал и погас. В темноте были слышны команды, отдающиеся почти шепотом. В железной капсуле воцарилась мертвая тишина. Никто не знал, что может случиться дальше.

Лодка удиферентовалась сама. Глубина была неизвестна. Связь с двумя другими лодками потеряна. Оставалось только ждать. А это как раз было очень опасно делать В тишине раздавался сухой хруст, издаваемый трубкой Гейгера-Мюллера, которую главный алхимик U-2413, командир БЧ Карлевитц специально достал, понимая, что ядерной атаки не избежать. Несомненно, это был атомный заряд с базы 211. Их наказали за мятеж. Теперь Лют мог спокойно поставить два жирных креста напротив номера лодки Ройтера. После ядерной атаки невозможно выжить. Но мы все еще живы. А вот живы ли? Кто знает, как на самом деле там, на другом берегу Стикса? Может, для них ничего и не изменится, только валькирии должны прилететь. Или приплыть? Как выглядят валькирии, уносящие в Вальхаллу души подводников? Они точно не летают.

Прошло около часа. Валькирии не появлялись. Сколько раз за войну Ройтеру приходилось задаваться вопросом, не так ли должна выглядеть смерть? И всякий раз, когда его посещали подобные мысли, перед глазами разворачивалась одна и та же мизансцена. Он центральном посту, перед ним карта или перископ, за спиной — старший помощник Унтерхорст, рулевые по местам, из соседнего отсека доносятся шумы ремонта и шипение стравливаемого воздуха из поврежденных магистралей. Всегда полумрак, душный запах тавота, соляра вперемешку с запахом казармы. Удивительно непривлекательная картина, для того, чтобы составить смысл жизни, за который стоило бы цепляться. Как просто… — Просто закрыть глаза, просто отключиться и будь что будет! Не пошли бы к чертям все эти долбаные архивы, которые зачем-то погрузила на лодку несчастная обершрайбер Лутц? Лучше бы уж она была сотрудником пробирной палаты, или Рейхсбанка. Золото — это хотя бы понятно, что и как использовать, а тут штабеля каких-то ящиков, наверное, когда-то они были очень важны, это были секреты великой империи. А теперь? Империи нет и в помине, половина тех, на кого собран этот компромат, уже в ином мире. Военные тайны побежденной страны никому не интересны. Взять бы все это и вывалить за борт! Но для этого нужно хотя бы всплыть… Мысли начинали путаться. От духоты накатывала серая сонная волна. Бороться с ней было трудно. На мгновение Ройтер как будто провалился в темное ничто. Тьма, холодная липкая тьма вокруг. Пустота. Но нет, не пустота. Где-то в отдалении послышался как будто звон колокольчика. Этот звук был похож на звон «Асдика», но только куда более приятный и мелодичный. Хотя и «Асдик» сейчас покажется ангельским голосом. От него хоть понятно, чего ждать! Звон нарастал. И будто уже это не звон колокольчика, а женские голоса. Они пели. Пели на японском. Ройтер различил слова. Смутно пока, но все четче и четче. А, ну вот, собственно, и валькирии. А что удивительного? Когда экипаж проходил спецподготовку почти в течение года в Сурабайе, они в совершенстве ознакомились с японскими воинскими ритуалами. Так что не известно, кем их считает Вотан. Почему бы и не самураями? А таким ребятам, как они, посылают, не иначе, валькирий-камикадзе.

Tameiki no deru you na/anata no kuchizuke ni/ amai koi wo yume miru/ otomegokoro yo…[7]Песня звучала все громче, и вдруг Ройтер понял, что доносится она из репродуктора, находящегося прямо у него над головой. Картинка центрального поста поплыла, на нее как будто наслоились радиопомехи, а вместо нее появился замечательный парк, яркий, в цветах, в солнечной дымке. Люди в довольно нелепых футуристических нарядах прогуливались по этому парку. Женщины в коротеньких платьях с открытыми руками и невероятными, огромными пуговицами, пояса с такими же огромными пряжками, мужчины в коротких брюках, из-под которых видны носки, как будто эти брюки малы, но что случилось, что эти брюки вдруг стали малы ВСЕМ? Это так-то выглядит Вальхалла? Нет, он точно знал, что это не Вальхалла. Это — Париж. Более того, парк Отей. Он не видел его никогда летом. Только зимой, на Рождество 40-го. Картинки были более реальны, чем линия ВВД, чем колотые плафоны освещения, чем лицо вахтенного с русско-прусской фамилией Зубофф. Музыка гремела, сладкоголосые японки пели о золотистом мареве и предлагали ласкаться голыми телами, как русалки. Он наблюдал картину немного сверху, как будто завис между землей и репродуктором. Внизу на скамейке сидел человек лет пятидесяти, он только что, опершись на изысканную трость, прикурил сигару и уверенным взглядом хозяина жизни осматривался вокруг. Он приветливо кивнул одной из проходящих мимо девушек, хотя вовсе не знал ее, и Ройтер знал, что этот господин ее не знает. Девушка улыбнулась в ответ, но заволновалась и прибавила шагу. Ройтер понял, что ему знаком этот человек, знакома его боль, которую тот пытается прикрыть вальяжной бравадой, но кто это, он никак не мог понять.