«…Одно яблоко нарисовать труднее, чем сотню. Стену напротив нарисовать труднее, чем головокружительную перспективу. Белое яйцо на белой скатерти накрасить труднее, чем апельсин, банан и грушу на синей. Проще создать вещь, чем найти точно обозначающее ее слово…» — ты прав, старый мастер. Сегодня я часами сижу перед нетронутым листом бумаги и подыскиваю слова, могущие, нет, не восстановить рассыпающуюся ткань прошлого, но хотя бы приблизительно реставрировать ее канву, ее таинственные узоры…

А тогда я растерянно озирался вокруг и раздумывал, как мне выбраться из этого странного дома. Внезапно из левого проема послышались звуки музыки и приближающихся шагов. Опрометью я рванулся за алтарь, но зацепился рукавом за мраморный рог. Раздался треск ткани, и пуговица, отлетев в сторону, покатилась по плитам пола. Шаги звучали уже совсем близко, и я, не размышляя, спрятался за алтарем. Скорчившись под столешницей, я обнаружил отверстие в передней стенке и прильнул к нему. Прошло несколько секунд, и в зал, семеня, вошел бородатый карлик в золотом тюрбане, украшенном павлиньими перьями и с огромным, чуть ли не с него ростом, ятаганом за поясом расшитого золотом алого кафтана. В руке он держал зеркало, в которое с довольной улыбкой разглядывал себя, время от времени приглаживая брови и расправляя усы. Медленно, прихорашиваясь, карлик дошел до центра зала, повернулся лицом к алтарю, выхватил ятаган и, отсалютовав, низко поклонился.

Вслед за карликом появились тучный мужчина, с трудом кативший перед собой огромную бочку, и совершенно голый человек с залитым слезами лицом, которого пинками ноги, обутой в высокий сапог, подталкивала вперед женщина в кожаном плаще и металлической каске со шпилем. Вокруг них метался маленький смешной человечек с озабоченным лицом. На одной его ноге был черный лакированный туфель, на другой — сандаль. Одет он был в розовые шорты и черный фрак. Половина волос на его голове была выбрита, зато другая завитыми локонами падала на спину. В руках человечек держал зонтик, который непрестанно открывал и закрывал. За ними ковыляла одетая в отрепья старуха. В руках она сжимала открытую книжечку и, лихорадочно перелистывая страницы, шептала: «Плюс, плюс, плюс…» Рядом с ней вышагивала высокая женщина с собачьей головой. Женщина-собака пыталась заглянуть в книжечку, громко втягивая воздух в ноздри, принюхивалась, но старуха книжечку прикрывала, и женщина, облизывая морду длинным красным языком, быстрыми глазами шарила вокруг.

Добравшись до алтаря, все отвесили глубокий поклон и под причитания голого человека, старухино бормотание и фырканье женщины с собачьей головой удалились.

Я выждал пару минут. В зале царила такая тишина, что я слышал, как бьется мое сердце. Надо было срочно удирать из этого странного дворца.

Выбравшись из своего убежища, я сделал было пару шагов в сторону выхода, но любопытство пересилило, я повернулся к лежащей между двумя свечами книге и в тот же момент почувствовал прикосновение к плечу. В ужасе я повернулся. Передо мной стояла фигура, закутанная в длинный темный плащ. Лицо пряталось в глубокой тени накинутого на голову большого капюшона.

— Как ты сюда попал? — в глухом старушечьем голосе не было враждебности, одно любопытство.

— Сам не знаю. — Голос мой дрожал. — Я бежал за бабочкой и вдруг здесь очутился. Понимаете?

Старуха кивнула:

— Понимаю. Где тебя отыскал апостолос? — И, увидев, что я не понимаю произнесенного слова, пояснила: — Бабочка?

И неожиданно для себя самого я рассказал ей про день рождения, про матушку, деда и папашин сандаль.

Она внимательно слушала и, когда я закончил, протянула мне маленький кубик. Я покрутил его в руках: обычный игральный кубик, на гранях которого были изображены разноцветные круги.

— Кинь.

Я недоуменно взглянул на нее.

— Кинь кубик.

Зачем мне его надо было кидать, я не понимал, но отказаться было неудобно, и я кинул. Кубик покатился по книге и замер белым кружком вверх.

— Забавно, — пробормотала старуха и вдруг повернула голову, будто прислушиваясь. — Быстро, прячься!

Не раздумывая, я снова шмыгнул под алтарь и прижался глазом к отверстию. Бесшумно ступая, в зал вошла женщина с собачьей головой и остановилась в центре. Ее глаза быстро бегали из стороны в сторону, ноздри раздувались. Вдруг ее взгляд остановился на чем-то. Красный язык облизнул нос. В два прыжка она оказалась у алтаря, нагнулась… Сердце мое забилось: наклонив голову, она внимательно разглядывала лежащую у нее на ладони пуговицу. Потом она подняла голову, принюхалась и уставилась на алтарь. Взгляд ее желтых глаз был таким острым, что мне показалось, будто она меня видит. Несколько секунд она сверлила алтарь глазами, а потом двинулась направо, исчезла из глаз, а я пригнулся еще ниже, пытаясь слиться с тенью…

— Госпожа? — В голосе женщины-собаки звучали удивление и страх.

— Как ты осмелилась сюда войти? — спросила старуха, да так, что я, и без того напуганный, почувствовал, как мурашки ползут по моей спине.

— Мне показалось…

— Ты знаешь, что положено за осквернение святилища?

— Госпожа, я нашла…

— Дай сюда. Не тебе вмешиваться в Игру. Что же касается твоего поступка…

— Простите меня, госпожа! — Голос женщины с собачьей головой дрожал. — Клянусь вам, я только…

— Ступай.

Эхо бегущих шагов прокатилось по залу и исчезло под куполом.

— Ну чего ты там сидишь, вылезай, — проворчала старуха.

Я вылез. Старуха, вздыхая, крутила в руках мою пуговицу, потом пожала плечами и сунула ее в нагрудный карман моей рубашки:

— Хочешь ты того или нет, но колеса повернулись, и Игра началась. Единственная надежда на зрение, а оно у тебя, похоже, хорошее.

Тогда ее фраза показалась мне бессмысленным набором ничего не значащих слов. Теперь, спустя много лет, я могу утверждать, что сюрпризов в жизни не бывает. Судьба всегда предупреждает о предстоящем, оставляя метки и знаки, порой еле заметные, а порой оче видные, как светофор. Сюрпризы — всего лишь свидетельство невнимательности. Правда, если говорить о неожиданностях, то в жизни случаются чудеса, но это явление совершенно другого порядка, и, по словам Кукольника, только глупец способен их перепутать.

Сделав мне знак, старуха вышла из капеллы, и я поспешил вслед за ней. Довольно долго мы шли сквозь светлые залы и затененные комнаты, кружили по коридорам, таким темным, что я вынужден был держаться за ее плащ, и вдруг оказались на улице, в переулке Отверженных.

— Иди, — сказала старуха и легонько подтолкнула меня в спину. — Иди.

Я попытался разглядеть ее лицо, но солнце слепило меня.

Старуха сделала жест рукой, словно говоря: «Чего же ты ждешь?»

Я повернулся и побежал вниз по переулку. Добежав до улицы Сервантеса, я оглянулся. Наверху никого не было. Я почесал в затылке и… проснулся.