— Я тоже надеюсь.

— А я не пройду.

Гил поднял глаза — он был ошарашен, не мог поверить, что действительно услышал эти слова. Наконец улыбнулся:

— О, это ты шутишь…

— Нет.

В глазах у Рози было нечто такое темное, такое мрачное, что Гилу захотелось отвернуться.

— Вот глупости! Да ты в сто раз лучше нас всех!

Рози отрицательно мотнул головой, длинные волосы закачались.

— Я боюсь, Гил.

— А кто не боится? Боже милосердный, да любой из нас может умереть завтра!

— Ты не понимаешь.

Голова Рози повисла в провале между хрящеватыми плечами, в проницательных глазах отразились блики от светящейся панели над головой.

— А ты попробуй объяснить.

— Я перепуган до смерти, Гил. Я так боюсь, что пища во мне не держится и кишки все время горят и плюются огнем мне в глотку. Я не могу спать, потому что с криком просыпаюсь от кошмарных снов, а потом всю ночь трясусь от страха. Ну и тогда я играю, разучиваю вещи, которые мне не надо разучивать, или делаю еще что-нибудь, пока не свалюсь от усталости.

— Но ты ведь должен понимать, что у тебя куда лучшие шансы, чем у любого из нас.

— Ты не все знаешь, Гил.

— Так расскажи мне.

На мгновение Рози приоткрылся, готовый, казалось, выплеснуть то, что наполняло его душу страданиями. Но потом губы его плотно сжались, и он выдавил сквозь них выдох, от которого они затрепетали, словно крылья бабочки. Забрало опустилось, раковина захлопнулась, Рози снова отгородился от всего враждебного мира. Какие бы ни мучили его страхи, он предпочитал бороться с ними в одиночку.

— Да нет, лучше тебе пока не знать. Сам увидишь завтра во время ритуала.

— Ну, ты умеешь помучить человека — намекнул, а теперь молчишь! — сказал Гил, спрыгивая на пол. — Что ж, если не хочешь рассказать мне сейчас, то догадываюсь, придется подождать. Ладно, все равно мне пора идти. Отец говорит, чтобы приготовиться к завтрашнему, требуется обильная хорошая пища, здоровый сон и, может быть, пара его советов в последнюю минуту. Я не хочу разочаровывать его.

— До завтра, — сказал Рози.

Он повернулся к роялю и выплеснул свирепый поток нот, который загремел о стены. Гилу, выходящему в коридор, показалось, что это часть «Полета шмеля» из «Сказки о царе Салтане» Римского-Корсакова. Но вдруг неожиданный поворот, и мелодия превратилась в нечто неизвестное. Музыка стихла, когда Гил удалился от дверей, но юноша продолжал раздумывать о ней. Одно-единственное он умел неплохо — узнавать мелодии, распознавать стиль, так что мог хотя бы правильно назвать композитора. А в этом случае он не узнал ничего знакомого.

По дороге домой, в Башню Конгресса, где находились апартаменты его отца, он прошел мимо сада неоновых камней, тусклого и бесцветного при ярком дневном свете. Уступив непонятному порыву, юноша вошел в сад. Тротуар мягко гудел под ногами — это тоже была звуковая конфигурация. В конце сада, где лежал, обозначая границу, ряд алых камней (сейчас — блекло-розовых), он остановился посмотреть вдаль, на руины, которые когда-то были городом людей. Вот там, в этих руинах, и жили популяры. Мутанты. Обреченные.

Глядя на обрушенные дома, груды битого стекла, скрученные и оплавленные стальные конструкции, он пытался понять, почему музыканты построили свой город так близко к руинам, так близко к мутантам. По всем колонизированным мирам Галактики пронеслась весть, что Земля разрушена войной, что материнская планета вернулась к дикости. Совет Старейшин во Владисловиче, собственном колониальном мире музыкантов, решил отправить корабль для возрождения Земли. Однако в других колониальных мирах с самыми разными общественными системами возникла та же идея. Мечте Старейшин единолично завладеть Землей не суждено было сбыться, но все же удалось возвести, по крайней мере, этот город-государство как зацепку, крошечный плацдарм. Может, когда-то десятки других городов-государств, разбросанных по всему земному шару, будут покинуты или погибнут. Тогда музыкантам достанется честь владеть материнским миром…

Итак, если можно было найти тысячи других мест, зачем же решили строить город по соседству с популярами, живущими в развалинах мутантами?

Правда, популяры никого не трогали. Они давным-давно поняли, что музыканты слишком могущественны для них. И все же не было никакой видимой причины строить показательную колонию рядом с этими изуродованными людьми…

Не в первый раз Гил подумал, что он, возможно, многого не знает об обществе музыкантов. Если вдуматься, он, по сути, ничего не знает, ибо что-то в недрах желудка и в глубинах разума подсказывало ему: популяры каким-то образом связаны с музыкантами — связаны куда более тесно, чем согласен признать Конгресс.

Пока он разглядывал руины, какая-то темная безлицая фигура перебралась через кучу мусора, проскользнула вдоль стены на быстрых длинных ногах и исчезла в глубокой тени там, где несколько домов обрушились друг на друга. Безлицая, гладкая, без каких-либо черт… каждый популяр чем-то отличался от других, некоторые от природы были такими, что не вызывали ужаса. Но безлицый обсидиановый человек…

Гил брезгливо передернулся и ушел из неонового сада, направляясь обратно в город, к своему дому…

Они обедали за низким восточным столом в китайской комнате, сидя на плюшевых подушках, заполненных синтетической пеной. Стены были увешаны ткаными занавесями, имитирующими древние китайские вышивки, которые придавали комнате экзотический вид и одновременно создавали интимное, спокойное настроение. Перед ними стоял робот-оркестр, его неосязаемое, составленное из кружащихся вихрей тело пульсировало всеми возможными цветами и всеми мыслимыми оттенками в такт льющейся из него музыке.

Гил про себя напевал слова, положенные на эту мелодию:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

— Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?

— Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:

Он в темной короне, с густой бородой…[4]

Отец Гила выплюнул апельсиновое семечко — вертясь, оно слетело с тарелки, скользнуло по столу и упало на пол, где мельчайшие волны звукового подметальщика мгновенно убрали его, — и проглотил сочную дольку. Он излагал свои советы, как дельные, так и смешные, с того самого момента, когда семейство уселось за стол.

— Больше полагайся на звуковой усыпляющий свисток, чем на оружие, Гил. Это всегда производит хорошее впечатление на судей.