Запас пулек, составлявший добрые две трети спичечного коробка, истаял за час с небольшим. Белка, к этому моменту перебравшаяся на самую макушку соседнего дерева, казалась уже совершенно недосягаемой. Она изредка равнодушно поглядывала вниз, не напрягая понапрасну свой острый взгляд маленького лесного зверька, и продолжала сосредоточенно заниматься чем-то своим, очень, вероятно, для нее важным. Последний выстрел тоже достался Павлику. Не веря в успех, он приложил приклад к плечу и прицелился, так… довольно безответственно, на всякий случай, надо было распрощаться с последней пулькой, теперь уж все равно…

…Что-то камнем полетело вниз, расчищая себе путь среди зеленого игольчатого лапника. Белка была еще жива… После удара о мягкую, влажную землю она продолжала биться в предсмертных судорогах еще какое-то время. Павлику это показалось вечностью. С ужасом он смотрел на деяния рук своих и не мог отвести от нее глаз. Духовушка выпала из его рук и ткнулась кончиком ствола в лесную почву, черпанув изрядно земли.

— Ты чё, дачник, охренел, что ли? — заорал на Павлика Гришка, местный парень, старший в их компании. — Оружие загубишь!

Гришкиных слов Павлик не услышал. Он снял с себя ветровку и накрыл ею агонизирующего зверька. В этот момент его руки приняли на себя последние биения уходящей маленькой жизни ни в чем не повинного пушистого существа. Он приподнял курточку. Зверек был мертв. Пуля прошла по косой, пробив белке мордочку и слегка вывернув по пути потухшую уже бусинку правого глаза. Изо рта у нее торчал комок сухой травы.

— Для бельчат, поди, насобирала… — грустно констатировал Родька, Павликов дачный друг. — И чего мы ее убили… — Он помолчал и растерянно добавил: — Может, давай похороним? Все-таки, живое… — при этом он почему-то старался не смотреть другу в глаза.

Над трупиком нагнулся самый маленький и молчаливый, новенький в их дачной компании. Он внимательно осмотрел его своими узкими глазами, перевернул ногой туда-сюда и спокойно, без малейших эмоций, произнес:

— Сперва надо освежевать.

С этими словами он достал из кармана перочинный нож, вывернул остро отточенное лезвие и как-то слишком уж ловко, одним коротким движением руки, отсек мертвой белке хвост. Таким же точным движением он воткнул лезвие в землю и вытащил назад, очистив его таким образом от густой беличьей крови. Все замерли… Никто не ожидал от тихого паренька такой бессмысленной и циничной жестокости. Павлик потрясенно молчал. И дело было даже не в том, что белка была мертва. Всем своим существом он вдруг почувствовал, что есть на свете нечто, гораздо страшнее и опаснее, чем даже его смертельный выстрел воздушной пулькой. И это нечто уже на подходе, оно находится где-то рядом, совсем близко, но уже постепенно начинает входить и в его маленькую жизнь…

— Гадина!!! — закричал он что есть сил. — Гадина проклятая!

Он бросился к узкоглазому пареньку, повалил его на землю и стал беспорядочно наносить удары куда придется: по лицу, плечам, ногам. Узкоглазый не стал сопротивляться, он просто по-деловому подтянул ноги под себя и прикрыл голову руками. Гришка и Родька бросились разнимать. Они схватили Павлика за руки и оттащили в сторону. Павлик задыхался от ярости:

— Он… он… — в гневе ему не хватало слов, он кивнул в сторону узкоглазого: — он… фашист!..

Узкоглазый отнял руки от лица и поднялся. Он был странно спокоен.

— Но ведь это ты убил белку, а не я… А, Паш? — сказал он и посмотрел Павлику прямо в глаза. — Разве не так?

Два точечных фитилька темного огня мгновенно вспыхнули и погасли в его азиатских глазах. Никто, кроме Павлика, не успел этого заметить…

— Пять!.

«Вот оно… — почему-то подумал он, глядя на пустое Гунькино кресло, — начинается…»

Павлик пересек комнату и задумчиво посмотрел на улицу через зарешеченное окно своего первого этажа. Снег уже растаял окончательно, но повсюду оставались талые лужи и мокрая грязь. Он приоткрыл форточку, и оттуда резко повеяло зябкой весенней сыростью. Павлик поежился… Внезапно он сорвался с места и начал лихорадочно передвигаться по квартире, осматривая все подряд и заглядывая в каждую щель. Он сунул голову под ванну, открыл бельевую корзину, подставил табуретку и, встав на цыпочки, заглянул на платяной шкаф в дедовой комнате. Дрожащим голосом, в слабой попытке обмануть самого себя, Павлик прошептал:

— Гунька, ну кончай… Хватит уже… Я ведь все равно тебя найду… — Он произнес эти слова, но уже точно знал, что собаки в квартире нет.

«Хорошо бы, это все оказалось сном, — подумал он. — Проснулся, как будто по новой, а она напротив храпит…»

Мальчик зажмурился и тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, затем еще раз подошел к входной двери и потрогал замок. Замок был в порядке. Внутренний засов тоже был задвинут до упора. Объяснения происшедшему не было. Новая волна удушающего страха нахлынула на мальчика. Но теперь его страх был другим. Он был жестоким и настоящим. Что-то очень цепкое и сильное железными тисками сжало Павликово сердце и медленно потащило его куда-то вниз, в живот, растянув до отказа невидимую пружину страха. Из глаз его потекли слезы, нет, не боли, — бессилия, и он разрыдался.

«Может, это Бог забрал Гуньку? — неожиданно пронеслось в затуманенном мозгу. На секунду он даже перестал плакать, забыв о страхе. — Чтобы она не мучилась от старости…»

В полной растерянности он стоял в одних трусах перед входной дверью с мокрыми от слез глазами, уставившись в одну точку. И никого не было рядом с ним в эту минуту: ни мамы, ни дедушки Романа, никого…

В дверь позвонили.

— Гунька!!! — сам не зная почему, что есть силы заорал Павлик. — Гунька, сейчас!..

Он лихорадочно пооткрывал все замки и так, как был, — в одних трусах — распахнул дверь настежь. На пороге стоял местный сантехник Михалыч, в телогрейке и с затертым чемоданчиком с инструментарием. Несмотря на утро, он был уже слегка нетрезв и соответственно страдал, как обычно, повышенной общительностью.

— Я говорю… не текет у вас нигде? А то мы проверяем… состояние… У меня это… в подполе… затоп. С утра вон вызвали, напрудонил кто-то из ваших, первого этажа, — обратился он к мальчику.

Павлик часто заморгал глазами и отрицательно замотал головой. Чуда, на которое он тайно понадеялся, не случилось. Это была не Гунька.

— Физкультурник, что ли? — снова спросил Михалыч, мотнув головой в направлении его трусов. — Это хорошо! — И без всякой связи с предыдущим спросил просто так, для поддержания завязавшегося разговора между нетрезвым тружеником разводного ключа и юным пионером-физкультурником:

— Страшилка-то ваша где? А то она тут вчера до-о-олго стояла. Я как раз вечером к Синякиным из пятой заходил, у них на горячей воде в ванне подбой правил. А после иду — она опять стоит, молча… Страшна, как смерть. Чего, думаю, стоит… И пошел…

Павлик открыл рот… Внезапно он понял, что не может вспомнить, как Гунька вчера укладывалась спать. Зато он точно вспомнил, что не подсаживал ее толстую задницу на кресло. После прогулки он сразу лег спать, предварительно погасив свет, и просто… забыл о ней. Это может означать только одно — подслеповатая Гунька в полутемном подъезде просто промахнулась дверью, а он, скотина последняя, прошел в квартиру, ничего не заметив. Так оно и было… Мистика закончилась… Сердце отпустило, натянутая пружина стянулась, тут же с новой силой выстрелила, теперь уже куда-то вверх, и замерла, упершись в кадык. У Павлика перехватило дыхание. Начиналась другая история. Похуже…