— Ну как же, конечно, звала, — ответила Зинка не очень твердым голосом и смачно зевнула. — Присядь-ка сюда, — она похлопала рукой по кровати, — посмотрим счас, на что ты годен. Или как? Может, не умеешь?

Выбора не было, как не было и выхода…

— Сейчас, Зина… — дрожащими руками он расстегнул шорты и снял все, что на нем было, машинально прикрыв руками срам.

Зинка оторвала его руку от мошонки и прижала к своей огромной, растекшейся во всех направлениях груди.

— Ну, давай, залезай уже, а то я счас вырублюсь… — Другой рукой она схватила Пашку за шею и притянула к себе: — Давай, миленький, давай… Где он у тебя там?..

Тут он наконец почувствовал, как что-то набухло и окрепло у него внизу, он лег на Зинку и как по маслу, легко и без малейшего сопротивления вошел в ее тело. Через пару секунд, его таз задергался в конвульсиях, доставив высшее наслаждение его обладателю. Но все было кончено… Он замер, пытаясь осознать происшедшее. Напряжение потихоньку спало…

— Зина… — сказал он тихо, плохо понимая, счастлива его партнерша в этот момент или же, наоборот, недовольна по какой-нибудь неизвестной ему причине.

— Х-р-р-р-р… — раздался тихий звук. Он исходил из Зинкиного рта. — Х-р-р-р… — звук повторился снова.

— Мне уйти? — с тихой нежностью в голосе спросил Паша.

— Х-р-р-р-р… — снова раздалось в ответ.

Зинка спала мертвецким сном… Пашка приподнялся над ней, задумчиво, еще не переварив окончательно все события этого вечера, и, пересев к окну, чтобы хлебнуть ночной прохлады… чуть не столкнулся, голова к голове, со страшной человеческой мордой. Он в ужасе отпрянул от окна, вжавшись на кровати в темноту комнаты и не зная, что предпринять. Медленно, чтобы не скрипнула кровать, он прислонился спиной к узкой шторке, втянул голову в плечи и замер, перестав дышать. Внезапно шторка резко отдернулась в сторону.

«Все… Это конец, — вихрем пронеслось в мозгу. — Так я и знал…»

В проеме снова возникла страшная морда.

— Э, да кто тут? — раздался знакомый нетрезвый голос.

Это был Ринат. Он всунул голову глубже и увидел голого Пашку:

— Ты, што ль, паря? — обрадованно спросил он. — А то мы Зинку потеряли, свет у ней не горит, а портвешок наш тут оставался, больше полбутылки.

Пашка растерянно молчал. Такое количество ужасных в его жизни событий за столь короткий промежуток времени ему еще не приходилось переживать за все свои семнадцать честно прожитых лет.

— Значит, ты с ней теперь? — участливо спросил узкоглазый, кивая на храпящую Зинку. — Нормально! Она, хоть толстая, но зато такая… — он никак не мог подобрать правильное слово, характеризующее Зинку с наилучшей стороны, — такая… Нормальная… — бесславно завершил он собственное лингвистическое исследование. — Ты женатый? — снова спросил он Пашку. — А то при ней будешь, как при параде, и нос в махорке. На зону пойдешь, Зинка очень сгодится. У ней сердце золотое, и опять же при продуктах… Детей тебе поднимет, если что… Если в закон не выйдешь… — Пару секунд он мечтательно помолчал.

— Значит, вы портвеш кончили, — внезапно сменил он тему. — Ладно, пойду к своей дуплиться… Насухую… Давай петушка, паря! — он протянул Пашке мозолистую ладонь.

Пашка, словно во сне, пытаясь переварить слова, произнесенные неожиданно выплывшим из ночи уголовником, оторвал руку, прикрывающую голую мошонку, и протянул ему навстречу…

— В бокс тебе надо бы… — сказал на прощанье Ринат и исчез в темноте.

— Х-р-р-с-с-с-с… — подвела итог Зинка этому важному собранию.

Рано утром, задолго до завтрака, Пашка, собрав свои немногочисленные пожитки, умотал первой электричкой в сторону Адлера добывать билет на Москву. Он прилетел домой на неделю раньше окончания путевки.

— По семейным обстоятельствам, — пошутил он в ответ на мамин удивленный вопрос.

Триппер, по-научному именуемый гонореей, он лечил уже в Москве, в полном отрыве от будущей семьи и ее ближайшего окружения. Расходы на врача и уколы составили ровно те самые двадцать пять рублей, которые он не успел потратить, внезапно прервав свой отдых. Все это время температура воды на Кавказском побережье составляла +25° по Цельсию.

— Семь!..

Дедушку Романа приволокли домой сердобольные соседи. Когда он упал, поскользнувшись на голом сухом асфальте двора, никто поначалу и подумать не мог о трагических последствиях, затянувшихся потом на годы… Во дворе его любили. Это был тот редкий случай, когда пожилой еврей с большой блестящей лысиной и мясистым пористым носом, известным медицинской науке как «Шнобель обыкновенный», не вызывал у окружающих глухого, плохо скрытого раздражения, а, наоборот, привлекал к себе людей разных и всяких, от дворовых детей до местного участкового.

— Здра-а-асьте, Роман Ефимыч! — приветствовали его тетки на скамейке «страшного суда». Особенно в своих приветствиях усердствовала одна бабка, с первого этажа. Чтобы получше рассмотреть привечаемый ею объект, она, полуслепая, растягивала веки глаз большим и указательным пальцами обеих рук, зажав между коленей в этот ответственный момент свою клюку.

— Роман Ефимычу!.. — четко, по-военному, приветствовал его участковый, капитан Гаврилов, и протягивал вперед руку.

— Дядя Ром, дядя Ром! Дайте конфету!.. — кричали ему дворовые пацаны, зная, что на этот случай у него всегда в правом кармане имеется кое-что сладкое. В правом — потому что в левом он всегда носил милицейский свисток.

— Незаменимый орган чувств… — любил повторять дедушка, частенько проверяя его работу. Жаль, что свисток не требовал регулярной смазки вело-машинным маслом, как, например, оставшаяся от бабушки швейная машинка «Зингер», — дед смазывал бы свисток регулярно и с удовольствием.

Ну, а сладкое для правого кармана он покупал регулярно и носил с собой постоянно. Уже много лет дед Роман пребывал на пенсии, однако вел активнейший в общественном смысле образ жизни. Возглавляя, либо, по крайней мере, являясь членом многочисленных общественных образований, типа школьного родительского совета, а также комитета жильцов дома и придомовой территории, или же, например, будучи общественным сотрудником местного отделения милиции, дед тем не менее ухитрялся все же немножечко обманывать государство, вверившее в его не очень надежные руки столь ответственные посты. Специализировался он по телефонам… Схема была классической и гениальной в своей простоте. Всем своим, так же как и чужим, многочисленным знакомым, которые в силу разных причин не были к тому времени «отелефонены», он предлагал содействие в установке квартирного телефона за умеренную плату. Он брал у них необходимые бумаги, многозначительно улыбаясь, просил написать заявление в установленной форме и относил все это в окошечко телефонного узла, выстояв положенную очередь. При положительном решении вопроса полученная вперед «умеренная плата» оставалась у Романа Ефимовича в качестве гонорара за услуги. В случае отказа дед возвращал аванс с извинениями, намекая на «особый случай». Такой незначительный обман вполне вписывался в лично им разработанный перечень морально-нравственных ценностей, который, с одной стороны, не особо тревожил по ночам дедову устоявшуюся за советский период совесть, а с другой — существенно помогал семье вести вполне достойное в материальном смысле существование. Мама весьма скептически относилась к такому разнообразию внесемейной жизнедеятельности своего отца, но не вмешивалась в творческий процесс, поскольку, в отличие от многих других ехидных родственников, точно знала, что все это приносит деду немалое удовольствие даже в совершенно неоплаченном варианте.