Вадим даже крякнул в конце пассажа.

— Да что ты знаешь о социализме!.. И, кстати, вдогонку кобрам: ты, кажется, завела себе приятельницу, как ее — Милку. Не понятно, для чего тебе это знакомство, но вот уж баба, свихнувшаяся на деньгах и шмотках… (В этом месте Маша брыкнула ни в чем не повинную кожаную свинью за пятьсот долларов, притулившуюся у стены.) А насчет социализма — я тебя на пять лет старше, и то его не застал толком. Ты пока мало что знаешь… еще не жила самостоятельно, не успела. Сетуешь на «новую жизнь», уже давно не новую, кстати… Потому что пока она в тебе не очень-то нуждается… не взяли вот тебя, так ты и обиделась на всех…

Вадим помедлил буквально секунду и догнал собственную мысль:

— Да и вообще, в масштабе твоей жизни — и моей, наверное, тоже — социализм был слишком давно. И пора его забыть и не вспоминать больше. И тем более не оправдывать им свои недостатки… Есть просто люди, которые умеют себя реализовывать, и те, которые не умеют, — и все. Поэтому не надо намекать прозрачно, что, мол, вот ты «МИСИ-ПИСИ или как его там» закончил… «А вот я — один из лучших университетов мира…»

Он завелся. Но пытался не позволить себе захотеть сделать с ней то, что сделал тогда. Он виноват, и поэтому лучше молчать.

Маша посмотрела с интересом, но злобно закусила губу:

— Потыкай, потыкай меня теперь тем, что я за твой счет живу. Я все думала, когда же ты, дорогой, начнешь права качать… Неужели ты святой… и вот дождалась. Это при том, что я на работу пробовала устроиться. И сейчас тебе же об этом рассказывала. И при том, что денег у нас — или, извините, у вас — полно. А обычной женской страсти к мехам, бриллиантам и машинам я не испытываю… В отличие, кстати, от Милки.

Маша порозовела — тоже, видимо, начала вспоминать и привязывать инцидент к настоящему разговору психонитями отдельной, кромешно темной, хоть и родной Вадиму души. Она восстановила дыхание и добавила с горечью:

— Я всегда знала. Что какими бы ни были два человека в личностном плане… обязательно настанет момент, когда один из них скажет: ты живешь на мои деньги. Так что будь добра, закрой рот…

Не выдержав, Вадим перебил:

— Ничего такого я тебе не говорю. И попрекать не думаю. Ты же меня прекрасно знаешь… Мне, что ли, надо, чтобы ты работать пошла?! Мне-то это ни под каким соусом не нужно, тем более ребенок еще маленький. Это все тебе самоутверждаться надо периодически каким-то хитрым способом. «Чтобы не закиснуть дома, последних извилин не лишиться, попробовать себя в мире», — передразнил Вадим. — За деньги издаться ты тоже не хочешь. Обыкновенно, цивилизованно — раз средства позволяют. Нет, тебе надо, чтобы тебя редактор одобрил и сам издал… Как будто это на тебе сразу знак качества ставит. Я тебе вообще про другое говорю; с чего разговор начался — с денег. Ты про деньги ничего не знаешь пока, потому что сама не зарабатывала…

Маша подпрыгнула с подлокотника:

— Как это не зарабатывала?! Я тогда на поездку в Европу сама заработала, еще когда тебя не знала. Три месяца не спала ночами, в баре коктейли мешала!

Вадим отклонил аргумент:

— Ну, один раз, в качестве эксперимента — у тебя все так, в виде игры, с задором. А вот ты пойди по-настоящему работать… так чтобы работать долго, хотя бы иногда нудно. Чтобы была ответственность — не за бокалы в баре, а покруче… А если бы тебе еще сознание того, что надо работать… Что тебе иначе жить не на что будет и сына растить — тогда бы ты поняла кое-что.

Маша продолжала пинать свинью:

— Интересно, что.

Он быстро устал от этого диалога и от упрямого, красиво стриженного затылка. Маша теперь сидела к нему спиной, демонстрируя свое отношение к новому повороту беседы. Вадим задумчиво смотрел на затылок, который был раньше не виден из-за густых мягких волос. Их было приятно трогать руками. А этот дурацкий ежик трогать бы и в голову никому не пришло. Затылок вызывал только одно желание — по нему треснуть…

Упс! Вадим испугался и сделал вид, что ничего подобного ему вовсе и не хотелось. Это кто-то злой и коварный у него в голове нарочно все портил. Такое с ним часто бывало в детстве: в самую прекрасную минуту вдруг возникал непреодолимый импульс заорать, плюнуть и вообще повести себя неадекватно. Видимо, просто психику зашкаливало от счастья.

Вот он и притворился, что сейчас был тот самый случай. Это ему удалось не вполне. И так виноват, а теперь виноват еще больше.

Вставая, Вадим завершил в примирительно-философском тоне:

— Почему вообще в… так сказать, мыслящей среде принято презрение к деньгам? Деньги — это концентрат человеческого труда. Пота, слез и здоровья, вложенного в них… И еще — радости, удобств и свободы. Всего, что на них можно купить… К деньгам надо относиться по меньшей мере уважительно…

Ткнув поцелуем затылок, он отправился к дверям. Маша пробурчала вслед:

— Очень ты от них свободен… Приходишь поздно, валишься с ног, даже сына не видишь… И папа мой тоже…

Вадим этого уже не слышал. Он шел спать. С пиджаком в руке через холл, едва освещенный и гулкий из-за стоящих по углам узких ваз — всего сантиметров сорок в диаметре при почти трехметровом росте. Вадим подробно оглядывал интерьер: шел медленно, почти ожидая, что за это лишнее, оттянутое время кто-то успеет объяснить ему, зачем ложиться спать именно сейчас и почему спать — почему нельзя сделать что-то другое. И отчего теперь не хочется ни собственно спать, ни чего-то другого.

Он поднялся по лестнице и вошел в детскую. Погладил по укрытой одеялом спине спящего сына. Взял его руку в свою и послушал дыхание.

В своей спальне Вадим завел будильник, разделся и лег. Выключив свет, обнаружил, что ночь расположилась в комнате, как недоброжелатель, не считающий нужным скрываться. Развалилась на стуле и смотрела язвительно.

Это все, что есть? Что может быть?

Послышался мерный тоскующий звук, словно бы из подземного гаража. Вадим представил себе изможденного строителя, из последних сил бьющего молотом по железке. Воткнувшись одним ухом в матрас, он накрыл подушкой другое. Звук не прекращался. Это в его гулком теле билось сердце.

Утром он проснулся еще до будильника; протянул руку, заранее нажал кнопку. Полежал еще немного. Повернув голову вбок, увидел знакомый с вечера стриженый затылок. Не нашел ничего лучше — вернее, не нашел ничего — кроме как встать и отправиться завтракать.

На кухне залез в холодильник. Открыл дверцу и долго бродил взглядом среди продуктов. Он почему-то вдруг перестал узнавать предметы: они больше не расшифровывались. Он видел объемные формы, но их содержимое и назначение оного ускользало. Вадим попытался выделить хотя бы один объект и сосредоточиться на нем. Овальная железная банка. Красная. Непонятно. Зажмурил глаза. Открыл — и увидел сыр; схватил его и захлопнул дверцу. Сварил кофе. Расплылся в дурацкой улыбке.

В офисе тонко поскуливал кондиционер. От ковровых покрытий сладко, тошнотворно пахло чистящей жидкостью.