Сначала студенты ополчились против университетских смотрителей в серых рубашках, которые обращались с ними как с детьми; через год атмосфера накалилась; как в Лионе и Нанте, начались захваты аудиторий, ожесточенные стычки с фашистскими группировками и с полицией, которая не раз появлялась в студенческом городке, пытаясь найти зачинщиков и выдать их декану. Порталье прошел вдоль загороженных цепями стеклянных дверей, мимо женского общежития, мимо башни, нырнул в отверстие в заборе из небрежно сколоченных досок и оказался на пустыре. Пройдя между пристроившихся вдоль дороги низких домов, он вошел в арабское кафе, где обычно проводил время с друзьями. Те уже толпились в темном дальнем зале перед забитыми пепельницами. В тот день не хватало только Корбьера — ему нужно было до вечера успеть на поезд в Эвре. Он вовремя не позаботился об отсрочке от армии и угодил в солдаты на военную авиабазу. Хорошо еще, что почти каждые выходные Корбьер приезжал в увольнительную и хотя бы оставался в курсе дела, раз уж не мог во всем участвовать сам.

— Маркузе[18]— зануда? — говорил Родриго Марианне. — Ты что, дура?

Родриго в коричневой куртке и в своей вечной тенниске навыпуск с жаром объяснял, что «Одномерный человек» Маркузе, профессора из Сан-Диего, штат Калифорния, должен был открыть студентам глаза на их настоящую роль. Порталье уселся на скамью, потеснив остальных. Там были Марко, прозванный Кубинцем из-за того, что отпустил бороду и носил берет, уже знакомая нам Марианна, Теодора, которую для краткости называли Тео, как всегда в короткой юбке и на невысоких каблуках, с челкой и вся в веснушках. В своей среде друзья не признавали никакой иерархии, но когда брал слово Родриго, никто не решался его прервать. У него больше, чем у других, было поводов к негодованию, ведь он учился на психологическом факультете. «Чтобы стать кем? Полицейским агентом на службе у хозяев, собирать сведения о трудящихся?» Он призывал остальных задуматься над книгой Маркузе, в ней сказано, что пролетарии обуржуазились, а последние бунтари, способные противостоять обществу потребления, — это решительно настроенное меньшинство студентов: элита, наследники, отвергающие свое наследство.

— Чтобы в этом убедиться, — продолжал Родриго, — посмотрите только, с каким жаром «Юманите»[19]обзывает нас псевдореволюционерами и одержимыми! А сталинисты возмущаются, что мы берем на себя смелость поучать рабочее движение. Да, берем!

— Заметь, — сказал Марко, — на заводах тоже не сидят сложа руки, возьмем Сюд-Авиасьон или Родья-сета, да и такой первомайской демонстрации, что ни говори, никто не ожидал, над колоннами кое-где мелькали даже черные флаги.

— Не забывай, — сказала Тео, — что безработных становится все больше, еще семь тысяч за один месяц, всего их, наверное, наберется двести с чем-то тысяч…

— Именно поэтому, — подвел итог Родриго, — мы должны откликнуться на призыв Национального студенческого союза и прийти на завтрашнюю демонстрацию. Студенты и рабочие должны бороться вместе…

Заказав себе хот-догов, кофе и пива, они решили, что на этой демонстрации нельзя ничего пускать на самотек и подготовить ее нужно тщательно, профессионально. Марко подробно изучил брошюру, которую дали ему настоящие активисты, и теперь цитировал оттуда самое главное, делая вид, что импровизирует на ходу:

— Перейдем к делу. Легавые пускают в ход слезоточивый газ, мы это видели в пятницу, значит, надо взять с собой очки, как у мотоциклистов, чтобы защитить глаза…

— Я знаю в Париже одно место, — сказала Марианна, — где они стоят меньше пяти франков.

— Прекрасно. Нужно еще обзавестись маской, как у хирургов.

— Это будет посложнее добыть, — вздохнула Тео, накручивая прядь волос на палец.

— Достаточно взять кусок марли и вату, сделать из них маску и завязать на затылке.

— И каску, — сказал Родриго.

— Или любую алюминиевую емкость, все равно какую, а к ней приделать подбородный ремень.

— Хороши мы будем с кастрюлями на голове! — заметил Порталье.

— Ничего, — не успокаивался Марко, — мы же не поедем так в метро, привяжем к поясу и наденем в крайнем случае.

— Правильно, — сказал Родриго, — а те, кто с самого начала появится в касках, — провокаторы. Так мы их и распознаем.

— Точно, — сказал Марко.

Так продолжалось больше часа. Марианна делала записи в блокноте, остальные с глубокомысленным видом качали головами. Им казалось, они готовы на все. Их идеология была размытой и поверхностной и по сути сводилась к конфликту поколений.

Полицейский префект был человеком учтивым и просвещенным, с беспокойным характером. Из окна кабинета, выходившего на Сену, он видел, как за мостами на Левом берегу[20]суетятся люди в черной и голубой форме. Накануне его подчиненные оказались не в силах сдержать массовые выступления, судя по всему стихийного характера, и то, что сегодня утром, в воскресенье, четверых молодых людей приговорили уже не к условному тюремному заключению, вряд ли охладит чей-то пыл. И не подольет ли это решение министра юстиции, объявленное накануне вечером в прокуратуре, масла в огонь? Кем оказались эти фанатики, схваченные вчера на улице? Кондитер, у которого в кармане нашли нож со стопором… «Это для моей стряпни», — сказал он. Музыкант из духового оркестра, органист, археолог, студент, который не вовремя пустился бежать, чтобы укрыться в подъезде. Префект Гримо предпочитал во всем соблюдать меру. Он размышлял, как свести подобные ошибки к минимуму. Когда-то ему не хватило совсем немного, чтобы пройти по конкурсу в Эколь нормаль[21]; он мог бы стать преподавателем. Он знал, что французские студенты разумнее и меньше склонны к насилию, чем американские, немецкие или японские. Студенческие профсоюзы за семь лет потеряли три четверти своих членов. Левацкие группировки, враждовавшие между собой, ломали копья из-за отдельных положений учения и были не особенно многочисленны, хотя, организовав протест против войны во Вьетнаме, смогли умножить и сплотить своих сторонников. Конечно, обитатели студенческих городков вроде Нантера давно бунтовали против слишком строгих или устаревших правил, с которыми им было трудно смириться, но кто мог предвидеть беспорядки такого масштаба, как в эту пятницу? Так что префект с тревогой думал о демонстрации, назначенной на завтра в Латинском квартале.