Бои подкатили инвалидное кресло к первой ступеньке лестницы, дружно взяли майора Энтони Дж. Херберта-младшего на руки и понесли его вверх. Третий бой с грохотом начал втаскивать по ступеням тяжелое кресло. И Магдалена Ван Хален, постукивая каблуками, последовала за креслом.

В баре стало еще тише — все смотрели на покачивавшиеся белые очертания ее фигуры. Не всей, а только нижней ее части. Не очень мощной, но, несмотря на возраст, достойной интереса.

Дальше вверх двинулись, конечно, чемоданы, но это зрелище уже никого не заинтересовало.

— Вот это — ваша частная армия? — откинул свое немаленькое тело на спинку стула господин Робинс.

— У-гу, — промурлыкала я в ответ. — И мне, пожалуй, пора построить ее и обратиться с ободряющим словом. Так, а за напитки я могу заплатить наличными, и только?

— В следующий раз, — решил Робинс. — Потому что я, вместо наличных, подписываю сегодня чит. Кажется, у меня, в отличие от — увы! — большинства плантаторов, есть право подписи чита во всем городе, ну, кроме китайской Петалин-стрит и окрестностей. Но там и баров-то приличных нет, хотя прекрасные рестораны. А знаете, Джереми, давайте проверим — насколько затуманен ваш мозг змеиными стенгами или змеиными джин-пахитами, или что вы там пили… Вы тут уже неделю, а предстоит вам проработать годиков двадцать. И, раз так, очень полезно уметь свободно произносить всякие сложные местные слова. Итак, друг мой — скажите нам, как называется вот это все?

Робинс обвел мощной рукой во фланелевом рукаве бар, гудящий голосами, потолок с вентиляторами, а заодно и улицу, загорающуюся первыми огоньками магазинчиков и прилавков.

— Все, все вместе… С этими двумя сливающимися реками, вокзалом — нашей гордостью, падангом по эту сторону рек и китайскими кварталами по ту… И не повторяйте имени этого медвежонка из страны каторжников. Хотя оно и очень похоже. Итак — сразу, с одной попытки. Ну?

— Ко… Куала-Лумпур, — выговорил будущий гений сыска. — Куала-Лумпур. Штат Селангор, Эф-эм-эс — Федерированные Малайские Штаты.

Робинс, счастливый, откинулся на спинку стула.

Одарив обоих прощальной улыбкой, я пошла наверх по лестнице. Сумочка с пистолетом непривычной тяжестью задевала бок. Газета, сообщавшая, что делать, если у вашего слуги малярия, осталась на столе.

Этот пистолет не выстрелит, сказала я себе. Они больше не втянут меня в такое дело, где стреляют и убивают людей иными способами. Я занята здесь совсем другим расследованием, неопасным, без стрельбы.

Другой вопрос — как со мной приключилась эта странность? Что я делаю в этом городе, в котором раньше бывала только проездом в Сингапур и обратно — в городе, где нечем заняться?

Зачем мне, у которой — как мне не устают напоминать — есть все, искать какого-то исчезнувшего китайца?

Что мне делать с моей жизнью, в которой больше нечего и незачем добиваться?

И почему я позволяю кому-то отвечать на эти вопросы за меня?

«От У. Э.» — значилось на посылке. Небольшая, явно только что отпечатанная книжка: «Дальневосточные рассказы. Уильям Эшенден». А в ней сложенный листок бумаги.

«Дорогая Амалия, не удивляйтесь звонку, который вам сделают вскоре после получения посылки», — значилось в записке. И я вспомнила первый, самый первый — внимательный, оценивающий — взгляд господина Эшендена восемнадцать месяцев назад, когда моя жизнь была совсем другой. Она была лучше? Ах, нет. Хотела бы я вернуться в ту жизнь — как об этом мечтают все в сегодняшнем загрустившем мире? Нет, не хотела бы. А вот увидеть этого человека снова…

«…Я прошу согласиться на то, о чем вас хотят попросить. И еще прошу поверить, что вы не пожалеете о своем согласии. Ваш У. Э.»

И все.

И действительно, вскоре раздался звонок, от которого мои тщательно прорисованные брови поползли куда-то вверх. Нет, меня ни о чем не попросили. Мне вежливо сообщили, когда (послезавтра!) меня ожидают. И где ожидают — в середине страны, ровно на полпути между моим Пенангом и Сингапуром — в городке под названием Куала-Лумпур.

Но не просто в городке. А там, где подавляющее число обитателей нашей колонии — даже англичане — могли только мечтать оказаться. В доме на холме.

В «Каркозе».

И почему бы нет, сказала я себе.

И вот — серый ровный частокол стволов дерева гевейи по сторонам дороги. Бархатные зеленые холмы, красные морщинистые скалы. Шоссе, как шелковая лента, оно никогда еще не было таким чистым и сияющим. Окаменевшее лицо Мануэла, сидящего слева от меня в форменной шапочке водителя — ему плохо, потому что не его, а мои руки в перчатках сжимают руль моей длинной, низкой, сверкающей хромом красавицы.

И она летит. Боже мой, как она летит.

И стрелка спидометра касается цифры «90», и белым видением мое авто взмывает на холмы и соскальзывает с них, обгоняя все, что движется по этой дороге. Ему нет и не будет равных.

Наконец — вот этот город, первые домики с колоннами среди зелени.

К Правительственному холму меня вез на следующее утро уже Мануэл. И, как и я, оказался во сне, или в сказке.

Небо здесь было огромным. А кроме неба и зеленых холмов — ничего.

Внизу, между этими холмами, кто-то мог бы угадать слияние двух рек — Кланга и Гомбока, ряды темно-кровавых черепичных крыш и белые минареты. Но для этого ему пришлось бы взлететь над деревьями, как птица.

А, вон чуть правее, из-за громадной джакаранды, высовываются два маленьких белых каменных шпиля. Это же вокзал, знаменитый вокзал, как призрак «Тысячи и одной ночи». Под звездами обитатели этого дома, наверное, угадывают его по бледному сиянию в ночи, и, возможно, теплым желтым огнем мерцает остальной город чуть левее. А дальше — сотни миль невидимых во мраке джунглей и плантаций.

Мое авто скрылось в тени козырька над входом, некие военного вида британские мужчины с напряженными лицами остановили взгляды на том, что привезло меня сюда — на мгновение замерли в полном остолбенении — пришли в себя, проводили меня на веранду, к ее тяжелой мебели (кресла, диваны с подушками), к белым эмалевым дверям с латунными ручками, бамбуковым занавесям на окнах от пола до потолка.

Запустили, один за другим, четыре вентилятора на потолке, с необычайно длинными лопастями.