Одним из ее незыблемых жизненных правил было следующее: «Никому нет до тебя дела. Каждый думает только о себе, как и ты сама». Это нехитрое правило было особенно полезно помнить, оказавшись на светской тусовке. Оно, помимо всего, подразумевало, что никто за тобой не следит. Поэтому можно стоять в полном одиночестве и наблюдать за происходящим, и никому в голову не придет подумать, что у тебя жалкий вид. Да и сейчас ни одна душа не подумает, что перед ними Оливия-неудачница, не способная привлечь внимание противоположного пола, лишь потому, что она стоит там одна. Или, что еще хуже, вечная лузерша Рэйчел Пиксли. Никто ей не скажет: «Рэйчел Пиксли, недоучка, вылетевшая из средней школы в Уорксопе. Тебе не место в гостинице «Делано», отправляйся-ка в убогий номер в дешевой гостинице в Ноттингемском проезде».

Когда Рэйчел Пиксли была обыкновенной школьницей и жила с папой и мамой в Уорксопе, распивая чай в теплом уютном доме, она часто размышляла о том, как, наверное, прекрасно быть сиротой, подобно Дикарке Алоне из комиксов для девочек – как там они назывались, «Банти» или «Мэнди»? Скакать на лошади без седла по берегу моря, быть дикой и свободной… Долгое время после того, как случилась трагедия, она думала, что, наверное, это была божья кара за глупые детские фантазии.

Рэйчел было четырнадцать, когда мама, папа и братик погибли под колесами грузовика, переходя улицу по пешеходному переходу. Рэйчел в тот момент отстала, покупая леденцы и журнал, и все произошло прямо у нее на глазах. Заботу о девочке взяла на себя тетушка Моника – старая дева, которая держала множество кошек и дни напролет читала газеты, сидя в кресле в ночной рубашке и не выпуская из зубов сигарету. В ее квартире стоял непередаваемый затхлый запах, но, несмотря на то что она вечно была с ног до головы осыпана пеплом от сигарет и криво мазала губы какой-то немыслимого цвета помадой, выглядела она весьма недурно, а в молодости, наверное, была просто сногсшибательной красавицей. Тетя Моника когда-то училась в Кембридже и все еще превосходно играла на пианино – если только не была пьяна. Играть на пианино в нетрезвом состоянии – это все равно что садиться пьяным за руль, опасно для себя и окружающих. Оливия это твердо усвоила, пожив с тетушкой Моникой.

Еще в школе Рэйчел завела парня. Он был года на два старше ее и выглядел взрослее всех, кого она знала. Его отец работал ночным сторожем и явно не дружил с головой. Роксби нельзя было назвать красавцем, но он был весьма самостоятельным парнем и подрабатывал по ночам портье в «Ромео и Джульетте». А когда приходил домой – к тому времени Рэйчел жила с ним в комнатушке над китайской забегаловкой «Хао-Ва», – то садился за компьютер и вкладывал полученное жалованье в акции и ценные бумаги.

Рэйчел в те времена думала о деньгах как о чем-то, что зарабатываешь нелегким трудом, и их всегда не хватает, и сначала не слишком приветствовала идею о том, чтобы делать деньги из денег.

– За деньги счастье не купишь, – твердил ей отец, который работал не покладая рук, чтобы прокормить семью. – Если упорно трудиться, всегда быть честным и добрым, несчастья обойдут тебя стороной. – Но это его не спасло, он погиб под колесами грузовика. Так что Рэйчел ничего не оставалось, как только последовать примеру Роксби, и она подрабатывала по выходным в супермаркете «Моррисонс», а после школы – в вечернюю смену в магазинчике на углу, который держала семья пакистанцев. Все заработанные деньги она отдавала бойфренду, чтобы он вкладывал их для нее. Когда ей исполнилось шестнадцать, она получила деньги по отцовской страховке. Теперь у нее было целых двадцать тысяч фунтов, которые можно было выгодно вложить. Это было начало восьмидесятых, и Рэйчел была на пути к тому, чтобы стать если не состоятельной женщиной, то, по крайней мере, полностью самостоятельной и ни от кого не зависящей.

Через год Роксби неожиданно объявил, что он гей, и переехал в Манчестер в портовый квартал. А Рэйчел, которой надоело получать удары судьбы, решила в корне пересмотреть свое отношение к жизни. Она насмотрелась на старших сестриц своих подружек, таких сияющих, с торжествующим видом демонстрирующих сверкающие крохотные бриллиантики в колечках от «H. Samuel», подаренных женихом в честь помолвки, и месяцами обдумывающих свадебные платья, букеты и организацию торжества, и все это ради того, чтобы через пару лет попасться ей на глаза в торговом центре страшно растолстевшими, побитыми жизнью и сникшими под гнетом бытовых проблем. Они уныло толкали под дождем коляски с младенцами и без конца жаловались, что мужья их поколачивают, унижают или вообще бросили. К черту такую жизнь, сказала она себе тогда и принялась меняться. Начала с имени. «Оливия» звучало вполне гламурно. Она выбрала фамилию «Джоулз» – единственное, что осталось в памяти от школьных уроков физики, название единицы измерения энергии, которое всегда казалось ей необыкновенно притягательным.

«Мое единственное достояние – это я сама, – думала новоявленная Оливия. – Я смогу реализоваться в жизни, только если не буду париться из-за всякой ерунды. Ничто не свете не сможет меня остановить. Я сама решу, что для меня хорошо, что плохо. Я стану известной журналисткой или путешественницей, буду заниматься только тем, что действительно важно. Я переверну этот гребаный мир с ног на голову, но найду там истинную красоту и то, что действительно вдохновляет, и ничто не помешает мне по-настоящему наслаждаться жизнью».

«Это местечко, – думала Оливия, прислонившись к колонне в холле гостиницы «Делано», – покрасивее унылого Уорксопа, и здесь гораздо веселее. Никто не обращает на тебя ни малейшего внимания, так что можно плыть по течению и радоваться происходящему».

К сожалению, в нарушение ее правил идеальной жизни кое-кто все-таки пристально наблюдал за ней. Осматривая толпу в зале, Оливия заметила, что на ней на какую-то долю секунды остановился чей-то весьма заинтересованный взгляд, а потом двинулся дальше. Она тоже отвела глаза, а потом не удержалась и снова посмотрела в ту сторону. Неизвестный мужчина стоял там в полном одиночестве. У него были темные волосы и довольно аристократические черты лица. Костюм несколько темнее, а рубашка белоснежнее, чем принято на подобных мероприятиях – для вечеринки в «Делано», пожалуй, слишком броско. Тем не менее он вовсе не выглядел как человек, который хотел бы привлечь чье-то внимание. Во всем его облике сквозила сдержанность. Незнакомец обернулся, их глаза снова встретились, и в его взгляде через весь зал без слов читалось волнующее послание: «Я тоже хочу тебя трахнуть». Все, что нужно, – это один взгляд. Никакого флирта, заигрываний, пустой болтовни. Просто молчаливое понимание. А все, что ты должна делать, – это позволить партнеру тебя вести. Как в танце.

– Ну как вам вечеринка? Нравится? – Опять эта неуемная пиарщица! Оливия вдруг осознала, что мечтательно пялится в темноту, а к утру ей уже надо послать в редакцию готовую статью, и пора бы уже заняться делом.

– Тут столько людей, с которыми я должна непременно познакомить вас, – тормоша Оливию, изрекла несносная Мелисса. – Вам уже удалось что-нибудь перехватить? Давайте-ка посмотрим, с кем сейчас можно поговорить… вы знакомы с Деворе?

Решительно отбросив крамольные мысли о таинственных незнакомцах, Оливия сосредоточилась на насущной задаче – собрать материал для статьи. Никто бы не отказался увидеть свое имя на страницах британского «Elan», и во время подобного мероприятия было довольно легко насобирать эффектных высказываний насчет пресловутого крема для лица. Примерно через час с ней поделились своими расплывчато-восторженными мнениями сама Деворе, Крис Блэк, управляющий «Делано», пара подозрительных красавцев, которые явно за деньги были наняты для украшения вечеринки, ведущий колонки в «Тантре» и агент Майкла Корса и П. Дидди. Этого больше чем достаточно для скудного текста в один абзац, который будет посвящен данному событию в журнале «Elan». Оливия решила переключиться на статью для «Sunday Times», которую собиралась посвятить роскошной жизни в Майами. Очень скоро ее блокнот заполнился информацией, почерпнутой от бабушки одной из знаменитых моделей, которая жила на Южном побережье за двадцать лет до того, как это место снова вошло в моду; из беседы с полицейским, который, как он утверждал, оказался на сцене одним из первых после того, как был застрелен Версаче, что, очевидно, было плодом его фантазии, а в качестве гвоздя программы – из беседы с уборщицей, которой как раз довелось работать у погибшего модельера. Оливии даже удалось пробиться к Джей-Ло, и та произнесла несколько слов по поводу волшебного крема. Из нее просто била энергия, только что искры не летели – светящаяся кожа, чарующий голос, гордая осанка. Звезда была настолько сногсшибательна, что потрясала воображение, и Оливия в какой-то момент поймала себя на том, что не прочь поменяться с ней местами, но тут же себя одернула.