В такие моменты Матис всегда испытывал легкую дрожь волнения. Труп уже остыл и приобрел сероватый оттенок, и, хотя сотрудники морга успели обмыть его, лицо представляло собой сплошное месиво под коркой запекшейся крови.

Хашим выглядел точно так же, как и тысячи молодых алжирцев, образ жизни которых не мог привести ни к чему хорошему. И все же…

— Причина смерти? — спросил Матис.

— Пулевое ранение, выстрел произведен через рот прямо в нёбо.

— А почему нос расквашен?

— Похоже, сначала его избили, — сказал Дюмон. — Но дело не только в носе. Поглядите на его правую руку.

Матис поднял сжатую в кулак кисть Хашима. Между скрюченных пальцев виднелся окровавленный кусок мяса.

— Что за…

— Это его язык, — пояснил Дюмон.

Матис опустил руку покойника:

— Зачем уродовать человека, который уже мертв? Может, это какой-то знак или сигнал — что скажете?

— Это было сделано еще до того, как он умер, — ответил Дюмон. — Я почти уверен, что в тот момент он был еще жив. Это сделали щипцами, клещами или чем-то вроде того.

— Бог ты мой!

— Лично я никогда ничего подобного не видел.

— Вот как? — переспросил Матис. — А мне вот доводилось. С чем-то подобным я уже сталкивался. Это было где-то… где-то. В любом случае спасибо, доктор. Теперь можете его убирать. Вернемся каждый к своей работе.

Он прошел по длинному коридору, пересек вестибюль морга и вышел под дождь.

— Выключите эту чертову шарманщицу Пиаф, — сказал он водителю, — и поехали в офис.

Шофер ничего не ответил, но выключил радио и рванул вперед с неизбежным визгом буксующих шин. Было два часа ночи.

В то солнечное воскресное утро тысячи паломников уже успели собраться на площади Святого Петра, чтобы послушать проповедь Папы, с которой он еженедельно обращался к пастве из окна своей резиденции.

Джеймс Бонд некоторое время походил среди верующих. Он не без интереса наблюдал за тем, как они, обратив благоговейные лица к далекому балкону, внимали словам понтифика; когда старик произносил несколько слов на их родном языке, на паломников словно нисходило блаженство. Бонд почти позавидовал их простодушной вере. Покачав головой, он направился прочь, лавируя меж вездесущих голубей.

Никакие слова, даже произнесенные на латыни, которую принято считать универсальным языком, не могли произвести впечатления на Бонда, а уж тем более развеять окутавшую его тоску. В мрачном настроении он прошел мимо приземистого замка Святого Ангела, потом по мосту через Тибр и оказался на улице Дзанарделли. Здесь он заглянул в бар и заказал себе «американо» — обжигающий, до горечи крепкий напиток, приготовленный в машине эспрессо, который наливали в чашку на пару глотков вместо одного, как поступили бы, если б он заказал обычный кофе. Народу было полно: кто-то доедал поздний завтрак, кто-то оживленно болтал, но большую часть шума создавали официанты, громко выкрикивавшие бармену поступавшие от клиентов заказы. Некоторые дамы средних лет даже привели с собой своих собачек и теперь с упоением скармливали им под столом основательные куски пирожных. Бонд выпил кофе прямо у стойки, оставил бармену несколько монет и снова вышел на улицу.

Его трехмесячный творческий отпуск по состоянию здоровья, организованный заботами лондонских врачей, подходил к концу, но как же долго будут тянуться оставшиеся две недели. Впрочем, начиналось все довольно приятно. Один старый знакомый М. зарезервировал для временно отстраненного от дел Бонда коттедж на Барбадосе, где тот мог целыми днями купаться и нырять, прерываясь лишь для обеда и ужина на террасе; еду ему стряпала весьма дородная островитянка по имени Чарити. Она великолепно готовила рыбу на гриле; не менее удачно получались у нее и блюда из риса; на десерт подавалось домашнее мороженое и горы нарезанных ломтиками манго и папайи. Следуя рекомендациям докторов, Бонд воздерживался от спиртного и ложился спать не позже десяти вечера — в полном одиночестве, в компании лишь первой попавшейся книги в мягкой обложке и таблетки барбитурата.

Он поддерживал себя в хорошей форме, но — опять же по настоянию врачей — старался не перенапрягаться и занимался спортом если не вполсилы, то по крайней мере не больше чем на три четверти. В дополнение к плаванию он ежедневно пробегал три мили, подтягивался на металлическом турнике на пляже и раз по пятьдесят отжимался, прежде чем второй раз за день принять душ. Этой нагрузки вполне хватало, чтобы не дать себе расслабиться, но и не более того.

Тем не менее в скором времени он был принят в местный теннисный клуб в качестве почетного члена, и с тех пор во второй половине дня, вместо того чтобы потягивать безалкогольный коктейль на террасе, он отправлялся играть с Вейландом — невероятно быстрым и ловким молодым человеком, служащим местной полиции. Со времен окончания школы Бонд едва ли раз десять брался за теннисную ракетку, и то без особого энтузиазма, но, состязаясь с Вейландом, он и сам не заметил, как в нем проснулся дух соперничества, вызванный энергичной и агрессивной манерой игры противника. Как выяснилось, теннис — игра вовсе не исключительно для старых перечниц, способных по полчаса прохаживаться вдоль сетки, обсуждая, «а не разыграть ли еще пару подач», — нет, Вейланд был не из таких. Игра с ним превращалась в поединок двух целеустремленных личностей — поединок, от которого ныли плечи, а легкие едва способны были дышать. Бонду ужасно не хватало опыта, но зато в его активе были исключительная координация движений и желание побеждать всегда и во всем. Уже во время пятой встречи он сумел выиграть сет у молодого соперника, а еще через некоторое время проницательность Бонда и его склонность к аналитическому мышлению помогли ему нащупать психологически слабые моменты Вейланда как игрока. В общем, зачастую игра шла практически на равных, и в большинстве случаев противники останавливались после двух сетов и отправлялись на веранду, где долго потягивали какие-нибудь напитки.

Примерно через месяц друзья М. весьма некстати вернулись из поездки и, разумеется, были не против пожить в собственном доме. Бонд, которому начальство не то чтобы приказало, но убедительно рекомендовало не показываться некоторое время в Британии, решил продолжить оздоровительный отпуск на юге Франции. Его самолет приземлился в Марселе жарким майским утром, и он подумал, что раз уж торопиться некуда и впереди еще пропасть времени, которое предстоит на что-то убить, то поужинать и переночевать можно прямо в одной из портовых гостиниц, а наутро отправиться в путь дальше по побережью. Он попросил таксиста отвезти его туда, где подают лучший буйябес;[9]спустя полчаса он уже сидел под оранжевым парусиновым навесом, потягивая свежайший цитрон-прессе[10]и лениво разглядывая стоящие в гавани, на рейде и у причалов суда.