и компаньон, при том с хорошим состоянием. Но несмотря на все это, он никогда не был мне приятен. Хорошо, что служба помешала ему прийти…»

От этих досадных мыслей его отвлек голос Алексея Самуиловича.

— Впервые в нашей морской истории флот и пехота будут действовать совместно, — говорил он. — Нам предстоят комбинированные операции по взятию крепостей Анапа, Варна, Бургас, Созопол… Осадные действия, десантные операции… С двенадцатого года мы не воевали…

Вице-адмирал вгляделся внимательно в задумавшегося приятеля. Карл Христофорович оставался в городе. Жизнь его вряд ли претерпит перемены. Так же останутся с ним морские и звездные карты, только будет он больше интересоваться изменениями погоды, ураганами и штормами, которые налетают внезапно и подвергают опасностям корабли, будет раздумывать над тайнами отклонений компасной стрелки. Ему будет помогать умная очаровательная Софья… Орхидеи Клавдии Ивановны зацветут… А для него, уже далеко не молодого человека, наступало другое время — время тяжелых испытаний. Он сделал все, чтобы быть к ним готовым. Жил трудно, напряженно, боролся с косностью и консерватизмом, хладнокровно воспринимал клевету и анонимные доносы и работал… работал… работал. Целых двенадцать лет все — силы, здоровье, личную жизнь, талант и чувства — он отдавал своему любимому делу — русскому флоту. Сейчас требовалось превозмочь многолетнюю усталость и спокойной рукой перевернуть страницу прошлого этапа своей жизни и открыть новую.

— Пришло время начать эту войну. Продолжать отмалчиваться было бы для нас позором, — продолжил свои мысли вслух вице-адмирал. — Балканы превратились в кровавую арену… но, с другой стороны, война с таким противником, как Турция, которую я считаю равной по силам, требует солидной подготовки. И только сейчас я могу сказать, что наш флот полностью готов к боевым действиям.

Карл Христофорович кивнул в знак согласия. Ему припомнилось, что всего несколько месяцев назад адмирал под свою ответственность заменил все устаревшие орудия на новые. Устранил разнокалиберность, внедрил орудийные замки, и теперь корабли могли давать мощный одновременный бортовой залп. Да, астроном тоже считал, что флот полностью готов.

Он встал и наполнил бокалы вином:

— Пью за ваш успех, дорогой друг! За победу! Верю в нее.

Глава II

Феликс Петрович отправляется на войну

1

Для служащих Министерства иностранных дел война была делом уже решенным. Официальные и тайные переговоры, которые велись между европейскими державами, дипломатами России и Турции по Восточному вопросу, были предметом постоянных, оживленных и бурных разговоров среди служащих министерства. Еще не было известно, кого направят в дипломатическую миссию при штаб-квартире главнокомандующего. Такую ответственную работу, как составление статутов, статей, мирных договоров, можно было доверить только опытным, с неоспоримым авторитетом дипломатам, мужам с международной известностью и уважаемыми именами, поскольку было известно, что сразу же с объявлением войны иностранные посольства пошлют своих представителей в штаб-квартиру. И то не каких-то, а в ранге посланников. Следовательно, и русские дипломаты, принимающие участие в войне, должны быть достаточно высокого ранга. Поэтому известие о том, что молодой, только начинающий дипломатическую карьеру Феликс Петрович включен в состав этой дипломатической миссии, вызвало удивление. Сам Феликс Петрович не скрывал своего восторга и всем подчеркивал, какое великое счастье его постигло. Еще когда только заговорили о войне, он стал жить с мечтой попасть на фронт. Теперь его мечта сбылась, в чем ему помог его дядя, дипломат Антон Антонович Фонтон, назначенный начальником дипломатической миссии при штаб-квартире. Феликс Петрович, опьянев от радости, что покидает скучный ему Петербург и идет на войну, носился по городу, делая покупки и навещая приятелей и знакомых. По совету дяди он приобрел коня и повозку, пошил форменный костюм (в точном соответствии с предписаниями устава) и вообще изменил стиль своей жизни, которая прежде текла неспешно и размеренно.

Все мужчины в семействе Феликса Петровича были дипломатами. И дед, и отец, и дядя. Всю свою жизнь они были связаны с Восточным вопросом и, следовательно, с Болгарией. Детство Феликса прошло на цветущих берегах Босфора. Его дед, также как потом и его отец, много лет занимал важные посты в русском посольстве в Царьграде. С малых лет он владел турецким и греческим языками. Часто играя с сыном посольского кучера-болгарина, он не только освоил язык, но и увлекся болгарским фольклором. От этого болгарского семейства Феликс много узнал о болгарах, об их страданиях под чужеземным игом, и со временем он стал любить и уважать болгарский народ. Феликс Петрович был знаком с большим болгарским патриотом Софронием Врачанским, приятелем его деда Антона Фонтона. Старый русский дипломат и дедушка Софроний, как звал его тогда Феликс, развивали бурную совместную деятельность. Софроний Врачанский всегда возлагал свои надежды на Россию. Он глубоко верил, что свободу его родина обретет только из ее рук. За помощью он обращался только к России. Все его просьбы, воззвания, прошения и меморандумы, направляемые царю и правительству, проходили через руки Антона Фонтона. И вот пришло время, когда внук друга Софрония отправлялся на Балканы. Наверно, поэтому Феликс Петрович был так сильно возбужден. Ему хотелось поделиться своей радостью со всеми приятелями, подчеркнуть, хоть и в шутку, что находится среди немногих избранных счастливцев. Если бы он только знал, что уже через два года будет собственной рукой писать депешу о падении Адрианополя… И то как! Преклонив одно колено, положив бумагу на верх военного барабана… Если бы он знал это, он держался бы солиднее, строже, как подобает человеку, на которого возложена ответственная миссия.

Когда Феликс заглянул к поэту Дельвигу, то застал там еще две знаменитые личности — Пушкина и Баратынского. Ему нравилась эта тройка поэтов. Вот и сейчас в руках Феликса была только что купленная очередная книжка поэмы «Евгений Онегин». Поэма издавалась отдельными главами, так как она еще не была завершена.

Феликс Петрович сравнивал нежного поэта Дельвига с лучезарным ручьем, текущим среди цветущих лугов, Баратынского — с плакучей ивой, склонившей ветви над тяжелой озерной водой, а о Пушкине говорил как о бурном потоке, который рушит утесы, пролагая новые пути. Ураганом влетев в дом Дельвига, он впал в восторг при виде такого собрания и закричал:

— Отправляюсь на войну! С Богом, друзья! Прощание может быть скромным, но встречать меня извольте не иначе как с лавровым венком.

Пушкин отвечал в подобном тоне. Он тоже собирался отправиться на войну, только не на Дунайский фронт, а на Кавказский. На Кавказе лавр растет, так что о венке можно не волноваться.

Два других поэта, которые не одобряли войны как средство разрешения международных проблем, приняли заявление своего приятеля не