Водитель что-то объявил, но Дикки не расслышал. Двери с шипением закрылись, дважды тявкнул клаксон, прощаясь с другими автобусами. Потирая бедро, задетое уголком портфеля или кончиком зонта, Дикки размышлял об удаче и о том, в какие странные места она порой заводит. Как, например, с улицы в Сохо – в метро, а из метро – на вокзал Паддингтон, потом на поезд, а теперь вот – в автобус. Правда, пока еще неизвестно, удача это или наоборот.

В салоне погас свет, и автобус ненадолго превратился в странствующую тень. Потом пассажиры включили лампочки над сиденьями, вспыхнули голубые экраны ноутбуков, призрачной белизной засияли пальцы, сжимающие айфоны. Дикки вытащил из кармана свой телефон, но никаких сообщений там не оказалось. Их никогда не было. Он проглядел список контактов и поразился его скудости. Через два сиденья впереди объект свернул газету в рулон, сунул между коленей и повесил на нее шляпу. Уснул, наверное.

Автобус выехал из Рединга. За окнами тянулся темный сельский ландшафт. Вдали, на трубе Дидкотской ТЭЦ, светилась восходящая цепочка красных сигнальных огней, но градирен не было видно.

Дикки сжал телефон в руке, как гранату. Потер кнопки большим пальцем, нащупал крошечную пимпочку в центре – ориентир для набора в темноте. Сообщений от Дикки никто не ждал. Дикки был ископаемым. Мир ушел далеко вперед. Какое сообщение ему послать? Что Дикки заметил объект из прошлого и ведет его? Кому это интересно? Мир ушел далеко вперед. И оставил Дикки позади.

В отставку теперь отправляли мягко. В закоулках Сохо поговаривали, что нынче даже самым бесполезным давали шанс. Как и все остальные госструктуры, Контора увязла в правилах и предписаниях: если уволить бесполезных, то на тебя подадут в суд за дискриминацию бесполезных. Поэтому Контора отправляла таких бесполезных в богом забытую дыру и заваливала их бумажной работой – намеренное управленческое притеснение, чтобы ты сам уволился. Их называли хромыми конями или клячами. Слабаками. Лузерами. Их называли хромыми конями, и заправлял ими Джексон Лэм, которого Дикки знал еще по Шпионскому зоосаду.

Мобильник пискнул, извещая не о полученном сообщении, а о разряжающейся батарейке.

Дикки было хорошо знакомо это чувство. Сказать ему нечего. Внимание стало рассеянным, перескочило на что-то еще. Гудели ноутбуки, шептали мобильные телефоны, а у Дикки голоса не было. И двигаться он не мог, только едва шевелил пальцами. Крошечная пимпочка в центре чуть царапала подушечку большого.

Надо было отправить важное сообщение, но Дикки не знал, какое именно и кому. На краткий сияющий миг он понял, что во влажном тепле вдыхает тот же воздух и слышит ту же мелодию, что и остальные. Но мелодия ускользнула за пределы слуха, ее было не вспомнить. Все померкло, кроме пейзажа за окном. Одна за другой тянулись черные складки ландшафта, утыканные огоньками, будто блестки на шарфе. А потом огни расплылись и угасли, тьма нахлынула еще раз, последней волной, и автобус продолжал катить сквозь ночь, чтобы доставить в Оксфорд все собранные под дождем бренные души. Кроме одной.

Теперь, когда на Олдерсгейт-стрит, в лондонском боро Финсбери, завершились дорожные работы, здесь стало гораздо спокойнее; пикник тут по-прежнему не устроишь, но улица больше не напоминает место недавнего ДТП. Пульс всего района нормализовался, и, хотя уровень шума все еще зашкаливает, в нем больше не слышно мерного стука отбойных молотков, зато иногда звучат обрывки уличных мелодий: поют автомобили, свистят такси, а местные жители с удивлением взирают на безостановочно текущий поток машин. Было время, когда предусмотрительные люди брали с собой обед, отправляясь на автобусе за несколько кварталов, в дальний конец улицы, а сейчас приходилось ждать по полчаса, чтобы эту самую улицу перейти.

Наверное, это типичный пример того, как городские джунгли берут свое, а если хорошенько приглядеться, в любых джунглях отыщутся звери. Однажды здесь видели лису, средь бела дня трусившую из Уайт-Лайон-Корта к жилкомплексу «Барбикан», где среди замысловатых клумб и причудливых фонтанов можно отыскать и птиц, и крыс. Там, где над водой нависают ветви деревьев и кустов, прячутся лягушки. В сумерках появляются летучие мыши. Поэтому никого не удивит, если вдруг с одной из башен «Барбикана» спрыгнет кошка, замрет на брусчатке прямо перед нами и посмотрит сразу во все стороны, не поворачивая головы, как умеют только кошки. Сиамка. Светлая, короткошерстая, узкоглазая, стройная и гибкая, способная, как все кошки, протискиваться в любую щелку, будь то чуть приотворенная дверь или почти закрытое окно. Замирает она лишь на миг. И тут же убегает.

Эта кошка неуемна, как слухи или сплетни; она пересекает пешеходный виадук, спускается по лестнице к станции метро и выбирается на тротуар. Любой другой кот помедлил бы, переходя дорогу, но наша кошка, полагаясь исключительно на свои чутье, слух и скорость, оказывается на противоположной стороне прежде, чем водитель фургона успевает нажать на тормоза. А кошка исчезает. Вроде бы. Водитель сердито зыркает в окно, но видит только черную дверь в грязной нише между газетной лавочкой и китайским ресторанчиком; облезлая древняя краска основательно заляпана дорожной грязью, на ступеньке стоит пожелтевшая от времени молочная бутылка. Кошки и след простыл.

Разумеется, она просквозила на задний двор. В Слау-башню не попадают с парадного входа; вместо этого ее узники сворачивают в темный проулок, после чего оказываются в замызганном дворике с плесневелыми, осклизшими стенами, перед дверью, которая по утрам обычно требует доброго пинка, потому что покоробилась от сырости, холода или внезапной жары. Но ловким лапкам нашей кошки не требуется никаких дополнительных усилий; она в мгновение ока проскальзывает в дверь и поднимается по крутому лестничному пролету к паре кабинетов.

Здесь, на втором этаже – первый этаж занимают соседи: китайский ресторанчик «Новая империя» и газетная лавочка, ежегодно меняющая название, – трудится Родерик Хо в своем кабинете, превращенном в джунгли электромонтажные; по углам угнездились сломанные клавиатуры, петли ярких проводов свисают, как кишки, выпущенные из мониторов со снятыми задними панелями. Серые стеллажи завалены руководствами по программному обеспечению, мотками кабеля и обувными коробками, полными металлических деталей странной формы, а рядом с рабочим столом Хо раскачивается картонная башня из любимого строительного материала нердов: коробок из-под пиццы. В общем, много всего.

Но когда наша кошка просовывает голову в дверь, то видит только Хо. Кабинет целиком и полностью в его единоличном распоряжении, и Хо это нравится, потому что он питает неприязнь к другим людям, однако ему никогда не приходит в голову, что другие люди могут питать неприязнь к нему. Луиза Гай не раз высказывала предположение, что у Хо ярко выраженное расстройство аутического спектра, на что Мин Харпер привычно отвечал, что в дополнение к этому у Хо еще и мудозвонство зашкаливает. Заметь Хо присутствие нашей кошки, то немедленно швырнул бы в нее банкой из-под колы и очень расстроился бы, что не попал. Однако Родерику Хо в голову не приходит еще и то, что ему гораздо лучше удается попадать в неподвижные мишени. Он почти всегда метко зашвыривает пустые банки в мусорную корзину, что стоит в противоположном углу кабинета, но редко когда видит дальше своего носа.