Перед глазами в темной комнате проплыла тень, и Алекс внезапно почувствовала озноб. Открыв глаза, она увидела стоявшего у ее постели Фабиана – несмотря на темноту, она видела его четко и ясно.

– Дорогой! – сказала она.

– Привет, мам.

Он казался усталым и возбужденным.

– Я ждала тебя не раньше вечера, дорогой.

– Я очень устал и хотел бы немного отдохнуть.

– Ты, должно быть, всю ночь вел машину.

Фабиан улыбнулся:

– Поспи еще, мама.

– Увидимся потом, – сказала она и смежила глаза, ожидая услышать звук закрывающейся двери. Но его не последовало. – Фабиан, дорогой мой, прикрой двери, – напомнила она. Открыв глаза, она уставилась на дверь перед собой и увидела, что та закрыта. Смущенно улыбнувшись, она провалилась в сонное забытье.

Кажется, прошло всего несколько секунд, когда ей почудилось, будто она слышит писк обеспокоенного насекомого, настойчивый, въедливый, он становился все громче и громче. Она пошарила рукой в поисках будильника – надо остановить его, пока не проснулся Фабиан. Пальцы ее нащупали ключи, книгу, стакан с водой. Пронзительное настойчивое дребезжание продолжалось; еще несколько секунд она лежала на спине, надеясь, что оно прекратится, пока не осознала, что такого не произойдет: эти потрясающие часы на солнечных батареях сами никогда не выключаются, запрограммированные, они могли в случае необходимости звонить до скончания времен. Еще одна причина, по которой она испытывала неприязнь к Дэвиду. Что за дурацкий подарок к Рождеству он ей преподнес, что за садизм. Дэвид приобрел часы, потому что они его развеселили: ему нравились только вина и такие игрушки. Для человека, который отрешился от городской цивилизации, он испытывает чертовскую привязанность к таким безделушкам.

Алекс влезла в спортивный костюм и бесшумно двинулась по коридору, опасаясь разбудить Фабиана; испытывая радость, что он вернулся, она напомнила себе – надо отменить все встречи, назначенные на этот вечер: они проведут его вместе; может, сходят в кино, а потом перекусят в китайском ресторанчике. У сына сейчас самый прекрасный возраст: второкурсник Кембриджа, он уже начал понимать, как устроен мир, но тем не менее еще преисполнен энтузиазма юности; он был хорошим спутником и товарищем.

Алекс отмахала свои привычные две мили по Фулем-роуд и вокруг Бромптонского кладбища; по возвращении подобрала газеты и пакет молока на пороге, после чего вошла в дом. Ей показалось несколько странным, что Фабиан не разбросал, как обычно, свои вещи по всему холлу. Не заметила она снаружи и его машину, но, может быть, он поставил ее на другой улице. Она тихонько поднялась наверх, чтобы принять душ и переодеться.

Алекс подумала, а не стоит ли разбудить его, но вместо этого, спустившись на кухню, нацарапала ему записку:

«Вернусь к семи, дорогой. Если ты свободен, мы можем сходить в кино. С любовью мама».

После чего, взглянув на часы, вылетела из дома.

К тому времени, когда она добралась до парковки на Поланд-стрит, настроение ее изменилось в худшую сторону. Она машинально кивнула служителю, когда выезжала по рампе. Что-то было не так, и она никак не могла понять, в чем дело; она чувствовала себя подавленной и усталой, за что и проклинала Дэвида. Выражение лица Фабиана тоже не давало ей покоя, словно он скрывал от нее какую-то тайну, секрет, в который лишь она единственная не была посвящена.

Алекс, не веря своим глазам, наблюдала, как секретарша кладет ей на стол третий бумажный пакет.

– И все это лишь за сегодня, Джулия? – Она взяла один из пакетов и с сомнением пригляделась к надписи: «Миссис Алекс Хайтауэр», «Литературное агентство Хайтауэр» – было выведено крупными косыми буквами. – Надеюсь, хоть рукопись у него не от руки.

– Несколько минут назад звонил Филип. Спрашивал, ознакомились ли вы с его посланием. Может, он и шутил, я не уверена.

Алекс вспомнила негативы, которые она проявила, и усмехнулась.

– Я перезвоню ему, когда разберусь с почтой.

– Разве что недели через две.

Алекс взяла нож для бумаги и растерянно стала искать щель в полосках клейкой ленты.

– Звонил еще некий Уолтер Флетчер, хотел узнать, прочитали ли вы его рукопись.

– Колокол еще не прозвонил.

– Он жалуется, что она у вас уже неделю.

Алекс бросила взгляд на полки за ее столом, доверху заваленные грудами рукописей романов, пьес и сценариев.

– Уолтер Флетчер? А название?

– «Развитие и становление племенных танцев в Средние века».

– Ты шутишь. – Алекс сделала глоток кофе. – Разве ты не сказала ему, что мы не занимаемся такого рода темами?

– Пыталась. Но он совершенно убежден, что создал нечто гениальное.

Алекс наконец справилась с конвертом, из него вывалилась бесформенная кучка страниц с жеваными, загнутыми краями, толщиной в несколько дюймов, для надежности перехваченная резинкой.

– Это явно тебе, – сказала она, перепасовывая послание секретарше, которая едва не согнулась под его весом.

Положив рукопись на стол, Джулия попыталась разобраться с первой страницей; вся в перечеркиваниях, вставках и красных стрелках, показывающих, что куда, она практически не поддавалась прочтению.

– Да, поработал… – протянула Джулия.

– Смотри на мир с большим оптимизмом, – посоветовала Алекс. – По крайней мере, она на машинке.

Зажужжал интерком, и Джулия сняла трубку.

– Вас просит Филип Мейн.

Алекс помедлила несколько секунд.

– О'кей. – Она нажала кнопку. – Ты с ума сошел, – сказала Алекс. – Совершенно рехнулся.

Она услышала привычное фырканье, за ним откашливание, напоминающее ворчанье, затем долгий свистящий звук – это он глубоко затянулся неизменным «Кепстеном, сорт крупный», трубку с которым держал пожелтевшими от никотина большим и указательным пальцами, разглаживая черенком усы.

– Ты поняла, что тебе досталось? – В его тихом низком голосе звучало мальчишеское воодушевление и восторг.

– Поняла? Что я должна была понять?

Фырканье, ворчанье, сопение.

– Это совершенно новая форма коммуникативного общения, новый язык. Мы перешагнули стадию диалога, система общения организуется посредством целлулоида. Никто больше не будет утруждать себя произнесением звуков – это так тривиально; мы будем делать фильмы, моментальные снимки и посылать их по кругу. Диалогичность чрезмерно подавляет – у тебя нет возможности обдумать мысль, если ты участвуешь в диалоге, – но ты можешь обдумать изобразительный ряд, и он заговорит, ибо в нем будет часть твоей души.

Алекс бросила взгляд на секретаршу и выразительно постучала пальцем по лбу.