– С глазами, надеюсь, разбираться не надо? – сурово спросила она и упёрла руки в боки.

– Дитя! Зачем ты так с нами? Мы старые несчастные люди…

– Что за цирк? Уходите отсюда!

– Но мы же хотим тебе добра, дитя. Мы пришли спасти тебя…

– Да вы же пьяные!

Мария вытолкала за порог Аполлинарию и так посмотрела на Арни, что тот сам встал и вышел. Дверь захлопнулась.

Аполлинария причитала всю дорогу, била кулаками Арни и кляла свою судьбу.

– Дубина, а! Дубина! Она ж ещё сильней станет, со свечой-то! Дубина! Яды-яды, – передразнивала она Арни, – тьфу на твои яды!

– Слушай, может, правда ей яду? А?

– Дубина ты дубиной! Как же я убью её? А если и взаправду она мне дочь? А? – кричала она.

Он почесал затылок через ушанку.

– Извиняй, ведьма, не помог, – он развёл руками и сделал поклон, от которого ушанка упала на снег, а спина захрустела. Ойкая и отряхивая шапку, он поплёлся в свой мир ядов и лекарств.

Аполлинария сидела напротив своей жалкой оплывшей свечки, и от неё полосами расходились свет и тень, и сам огарок был подобен гаснущему солнцу, испускавшему уже не тепло, а тлен и предчувствие скорой кончины, паучьи лапки которой медленно тянулись по столу к Аполлинарии, будто это тянулась сама смерть, перебирая вершок за вершком, шаг за шагом, всё ближе и всё неотступней, и Аполлинария отодвигалась всё дальше и дальше, чтобы лучи смерти не коснулись её, а они всё приближались, и всё мрачнее становилось в комнате, и всё душнее, и свеча уже не потрескивала, а стонала, и пахло гарью, будто Аполлинария уже горела. Она вскрикнула и спряталась в свой тёмный угол с креслом-качалкой, откуда со злобой и страхом глядела на остаток воска и коротенький фитиль.

Она вдруг вспомнила, как давным-давно, когда дар только пришёл, гасила свечи пальцами, и огонь не смел её обжигать… Она тяжело вздохнула и проглотила слёзы. «Всё равно не убегу», – подумала Аполлинария и стала вспоминать, сколько она сделала, чтобы жить подольше.

Когда-то, лет тридцать назад, у неё родилась девочка от одного посетителя. Она не хотела этого ребёнка, но делать было нечего, и она подчинилась древней традиции, запрещавшей гадалкам пресекать свой род. Аполлинария решила, что раз уж дитя родилось, она будет держаться от него как можно дальше и никогда не даст огонь из своих рук. Она уехала, бросив друзей и родной дом. Далеко-далеко, в глухую провинцию, где до сих пор верят в ведьмовство, где ещё остались лекари для гадалок, где её до сих пор побаиваются. Она никогда не принимала женщин тех лет, которых должна была быть её дочь, надеясь провести судьбу. Но судьба сама провела.

Когда Аполлинария зажгла свечу, она отдала часть своего дара, и он медленно, как капающая кровь, вытекал из её жил, и с каждым днём Аполлинария всё больше ссыхалась, кожа её чернела, как обугленная, и она знала, что вскоре вспыхнет.

Долго тянулись её мучения, всё слабей она становилась, но не сгорала.

Отдать жизнь надо добровольно, отдать и уйти в неизвестность, не в рай и не ад, что для простых людей, а в те края, куда отведёт тебя пламя, куда занесёт тот самый огонёк, что всегда был рядом и подчинялся, но вот настанет миг, когда ты подчинишься его воле.

Отдать жизнь добровольно – таков уклад, но расстаться с нею – как можно? Как можно отдать её последнюю, хоть и мучительную каплю? Никак. Это выше её сил.

И дни текли, и капали, и всё множились её страхи, и всё слабее горел огонёк, но горел.

Однажды в дверь постучали. Она давно никого не принимала, да никто и не приходил, кроме Арни, потому Аполлинария не сразу поняла, что это к ней.

– Можно?

– Входи, – едва слышно ответила она.

Яркий свет, подобный солнцу, тёмная фигура и меч. Ангел смерти. Он пришёл, несмотря на пламя, несмотря на все старания.

– Не-ет, прочь! – из последних сил закричала Аполлинария и закрыла лицо руками. – Не подходи! Не-ет!

Она рыдала, слабо отмахивалась от ангела смерти, но он всё сильней хватал её за руку, и всё ближе был конец.

– Да не орите вы! Ей-богу. Я вам свечку пришла вернуть. Свечку! Хлам выбрасывала, нашла.

– Не трожь меня! – стенала Аполлинария.

– О Господи! – воскликнула Мария. – Зачем я, дура, пришла?

Она с жалостью и отвращением глядела на грязную смердящую комнатёнку, на старушку, жавшуюся в кресло, на оплывшую и почти потухшую свечу.

– Вам, может, новую свечку зажечь? Да хоть мою?

Она не стала дожидаться ответа и поднесла свою свечу к умирающему огоньку.

– Не смей! – истошно закричала гадалка, протягивая руки, и Мария вздрогнула.

– Вы чего? А если б я уронила? Пожар тогда! Пойду я отсюда. От греха подальше.

Она поставила свою горящую свечу на стол и быстро вышла.

Аполлинария глядела на пламя. Она видела его танец, его синеватый подол и жёлтую, солнечную шляпу. Пламя танцевало, улыбалось ей и манило куда-то далеко-далеко, где живут предки, где ждёт вечный покой, где будут танцы и любовь. Индия? Или Америка? Или Древняя Русь? Где та страна, где тот сказочный край? Огонёк извивался и простирал руки к Аполлинарии, обещая отвести в неведомые места, о которых можно только мечтать, и Аполлинария протянула ему ладонь.