до пят, но даже не думал больше смущаться — глазами ребенка, к которому действительно пришел ночью сребробородый старик с подарками, распахнутыми во всю ширь и сверкающими ярче звезд, глядел он на окружающие его вещи и впитывал каждое сказанное слово, каждое сделанное движение, будь то простой плевок или сложные махинации с запалом винтовки.

Начальник крепости отрядил пару солдат вернуть детей домой. На ночную поездку вызвались бывалый служивый Колым и бравый усач, Макош. В легкую скрипучую телегу кинули пару тюков сена и запрягли смирную гривастую конягу.

— Сигайте, хлопцы! Поспешать бы, небось вся деревня ходуном ходит.

— А лодка?… — заикнулся было Влад, но быстро сник под звучным гоготом мужчин.

— Нешто жаль чужого добра?! Не с руки нам в ночи тяжеловоз растаскивать, жилы тянуть. Ахах, не кисни, по оказии подвезем! — задорно подмигнув седокам, Колым сел на обрешетку и направил кобылку в сторону приоткрытых ворот.

Очень скоро силуэт крепости снова растворился в ночном небе, и взгляд мальчишек стал блуждать по сторонам в поисках новых целей. По обе стороны шелестела вполовину отросшая трава, то и дело путь дороге преграждал пологий земляничный холм, и она делала петлю, огибая шелестящие гривками осок и кукушкиных слезок склоны. Сухое колючее сено забилось пассажирам в волосы и рубахи, но привычный Макош спокойно дремал под плавное покачивание телеги, а не менее привычным Владу и Нику заснуть не удалось бы и на мягкой перине. Близилось утро, близился дом и близилась скорая расправа за их баловство, а богатая фантазия рисовала себе всё более жуткие и суровые картины наказания, от порки и принудительных работ до сломанных снастей и домашнего ареста. Затаив дыхание следили они, как черное небо становится дымчато-синим. Обогнув очередной пригорок, дорога легла ровной лентой и скоро побежала под уклон к прореженным огнями садам Вареницы. Небо над деревней из лавандового уже стало салатовым, из-за густых ветвей заброшенного сада медленно вытекал бледно-желтый рассвет. А у подножия его разбегалась вширь густая рябь ламп, факелов и свечей. Издалека был слышен тревожный гул голосов и осторожные оклики, когда толпа увидела приближающуюся телегу. Колым остановил лошадку в нескольких метрах от сельчан и, крякнув, спрыгнул на землю.

— Обождите, хлопцы. Авось обойдется, розог-то не отведаете. Сидите смирно!

Но по лицам поискового отряда уже ползло облегчение, передавали по цепочке весть, что дети нашлись, доставали папиросы и устало вытирали лбы. Колым и Макош разговаривали с деревенским главой и парой его друзей, мужчины время от времени сплевывали и ругались, но губы тянулись в улыбку. Кто-то уже повернул домой, торопясь подремать пару часов перед утренней работой. И тут раздался тихий, надрывный вскрик и, расталкивая людей, к телеге бросилась рыдающая женщина. На ней было легкое домашнее платье, подпоясанное теплым платком, волосы, заплетенные на ночь в мягкую косу, уже растрепались, домашние туфли без каблука были все в пыли и травяных росчерках, белые тонкие запястья изломанных нервами рук, прижатые плотно к вискам, взлетели ввысь и упали без сил на плечи мальчика.

— Никки, воробушек мой! — только и смогла вымолвить женщина, прежде чем уткнулась лицом в складки рубахи и выдохнула в беззвучных рыданиях всё напряжение этой ночи. Следом за ней к телеге молча подошел крепко сбитый мужчина, казалось, источающий только уверенность, силу и непоколебимое спокойствие. Короткие стальные завитки покрывали его голову, высокие смуглые скулы и широкий подбородок были напряжены, крупная натруженная рука сжималась на древке потухшего факела, к одежде и сапогам намертво пристали клочки скошенного ещё днем клевера и редкие лепестки одуванчиков. И только глаза его были сейчас не строгие и не сильные, а будто подернутые пеплом и очень уставшие.

Влад, боясь потревожить женщину, слез с телеги со стороны лошадиного крупа и подошел к отцу, пригнув голову в ожидании как минимум подзатыльника. Но вместо удара ему на плечо опустилась жесткая мозолистая рука и направила его в сторону дома. Через пару шагов Влад обернулся и встретился взглядом с Ником — тот сидел как раньше, боясь пошевельнуться, и только тихонько гладил своей маленькой ладошкой мамины волосы. Ребята коротко кивнули друг другу.

В небе уже вовсю разгорелся рассвет, выпала роса и от деревни ветром разносились во все стороны петушиные песни. Скрипучая телега с солдатами медленно взбиралась на пригорок, укачивая седоков. Часть односельчан давно дремала под одеялом, несколько мужчин неторопливо курили у колодца, коль скоро можно было ехать на поля и спешить в кровать уже поздно. Влад в неловком, но уже не пугающем молчании шагал с отцом домой. Ник в трогательной и нежной тишине вел домой заплаканную мать. На песчаной косе неторопливо расползались из котомки зеленые усатые раки, а ушлая и очень тощая уличная кошка ловко подцепляла когтями бычков, выуживала из тяжелого бидона и кидала рыбку на песок. Пяток чумазых пушистых котят жизнерадостно хрустели завтраком, крутили мокрыми хвостиками и урчали от удовольствия.

Через пару дней состоялось семейное собрание, оно же суд, на котором молодые странники услышали много обидных и унизительных для маленьких мужчин слов, но на этом печальные последствия ночного приключения закончились. В большой и светлой столовой деревянного дома за широким столом сидела семья Ника: аккуратно причесанная, в голубом летнем платье мама Хеля, сухой, морщинистый и смуглый, как чернослив, дедушка Саш с донельзя ехидным взглядом и абсолютно круглая, улыбчивая и румяная бабушка Анюра.

К ним в гости на серьезный разговор пришли родители Влада — отец Илий и мама Мирта, на руках у нее спала годовалая сестра Маришка. Провинившиеся сыновья стояли по струнке напротив стола и с горящими ушами слушали, какие они глупые, жадные до чужих лодок и совсем не думают о других. Как выяснилось наутро, лодка принадлежала Лексию, ленивому, недалекому и занудному переписчику, дружно нелюбимому доброй половиной села. Так что большая часть народного гнева за бессонную ночь вылилась именно на него. Что с мальчишек взять — малы ещё, озорны, высечь — да и ладно будет. А Лексию долго ещё припоминали прихваченные домой полутораметровые весла («А вдруг утащат!») и предлагали пасти гусей без пуха («А вдруг ощиплют!) или заранее уложить тещу в припасенную на чердаке домовину («А вдруг скрадут!»). Лысеющий, с редкой и тонкой бородкой, писарь мог лишь щербато скалиться и огрызаться — лодку ему вернули в целости и сохранности, и жаловаться было не на что.

Когда стали накрывать к обеду, мальчишки схватили по ломтю хлеба с брынзой, убежали в сад, залезли на узловатую яблоню и в зеленой гуще листвы без единого уцелевшего яблока