Но лучшее время Данненберга начиналось после обеда, когда выкликатель и поденщик превращался в директора театра, проклематическая слава которого записана в анналах истории гамбургского театра. Неузнаваемым становился Данненберг, когда, заряженный в старинные рыцарские доспехи, он стоял в блестящей кольчуге и шлеме с огромным мечом на боку и накрашенным румянами провалившимся носом перед входом в Элизиум — театр в Сан-Паули. В нем можно было узнать выкликателя из Сан-Паули только когда он открывал рот и обращался к публике, на этот раз уже на изысканном немецком языке, причем голос его поднимался все выше, звучал все более угрожающе, приглашая публику пойти посмотреть представление трагедии, плата за вход: первые места — четыре, вторые — два, а последние, мне даже стыдно сказать, — всего лишь шиллинг! Не раз присутствовал я на спектаклях, сидя на галерке, бывал свидетелем забавных сцен и эпизодов. В самый разгар высокопарного рыцарского диалога с высокого «Олимпа» нередко на арену сыпались гнилые яблоки и тухлые яйца. Представление прерывалось, и актеры бегом устремлялись на галерку, чтобы вытолкать на улицу зачинщиков скандала. В этом неизменно принимал участие и Данненберг. Кто желает узнать нем подробнее, найдет прекрасную его характеристику в веселых эпизодах сочинения Бурхардта «Старый веселый Гамбург». Осенью 1858 года из клетки крейцбергского зверинца во время перевозки в Гамбург выскочил лев под кличкой «Принц». Это был роскошный взрослый экземпляр. Первым делом беглец бросился на лошадь, которая везла его клетку, и вцепился ей горло. Хладнокровный проводник, сопровождавший телегу с леткой, впоследствии получивший известность как «Гамбургский лев», знаменитый Генрих Рундсгаген, набросил хищнику на шею веревку и задушил его. Весьма примечательно, что впоследствии за деньги показывали не только чучело льва — сам Рундсгаген, которому собственное геройство вскружило голову, показывал себя за деньги.

В декабре, спустя некоторое время после этого потрясающего события, отец мой придумал совершенно новое представление, которое сейчас не привлекло бы ни одного любопытного. С помощью старого сапожника Баума, который также слыл одним из оригиналов Сан-Паули, смастерили группу: лев верхом на лошади и выставили в балагане. За вход в балаган брали один шиллинг. Это художественное произведение было изготовлено из старой львиной шкуры, превращенной в чучело и прикрепленной к шее чучела старой клячи. Оба животных были взяты из Гюнермердерского музея, только немного изменили их положение. Кровь на шее бедной клячи была сделана каплями сургуча. Это предприятие оказалось чрезвычайно выгодным. Публика ахала от ужаса; «лев верхом» — лучшая рождественская афера, когда-либо осуществленная моим отцом на базарной лошади.

В одну из последующих рождественских выставок снова появилась столь полюбившаяся публике гигантская свинья. Теперь это был хряк — английской йоркширской расы, которая, как известно, слабо украшена щетиной. На этом основании одному из рабочих моего отца пришла в голову оригинальная мысль — показывать животное, как необычайную редкость, под названием «голая гигантская свинья». Поэтому хряка обрили. При этом он жалобно визжал, так как его забыли намылить. На щите, укрепленном над балаганом, был изображен большой «портрет» гладко выбритого кабана, под которым в стихах значилась ниже следующая надпись:

Видали мы много больших свиней,

Но никогда подобной.

Войди ж сюда, каждый из людей,

И подивись величине свиньи ты бесподобной.

Конечно, больших богатств такие выставки дать не могли, о все же удавалось выручить несколько сот марок, которые были вовсе не лишними на зиму.

Мало-помалу наряду с рыбным делом стала развиваться и торговля зверями; впрочем, письменное предложение о продаже ара[2] привело нас в замешательство, ибо наши познания в зоологии, за исключением сведений об отечественных видах рыб, находились в стадии становления. За малыми сделками последовали крупные, и большая часть из них была связана с поездками, которых я еще мальчиком принимал участие, сопровождая отца. Почти половина моей жизни прошла в подобных путешествиях. Я всегда предпочитал устные переговоры, с глазу на глаз, сякой переписке, и достигал при этом обычно наилучших результатов. Раньше чем кто-то успевал оглянуться, я уже сидел только еще входившем в моду поезде или на пароходе. Со времени моего детства это свойство характера, как я полагаю, нисколько не изменилось.

Мою первую деловую поездку я совершил одиннадцатилетним мальчиком, сопровождая отца в Бремергафен. Здесь некий Гарелл продавал нескольких зверей. В те времена, для того чтобы попасть по железной дороге из Гамбурга в Бремен, нужно было делать большой крюк через Ганновер. Поэтому поездка в Бремен — сущий пустяк в наше время — тогда являлась серьезным путешествием. В Бремергафене мы купили большого енота-полоскуна, двух американских опоссумов[3], несколько обезьян и попугаев. Доставленные пароходом в Бремен, они были затем переотправлены в Гамбург на крыше почтового дилижанса. Всю ночь громыхала почтовая карета, на крыше которой орала и визжала маленькая выставка зверей. Наутро в Харбурге (часть города Гамбург) мы заметили, что один из ящиков пуст. Оказалось, что сидевший в нем енот пролез ночью через доски ящика и, не сказав никому «прощай», исчез. Я никогда не забуду лица моего отца, когда он, почесывая за ухом, растерянно взирал на пустой ящик. Между тем, хотя зверь и исчез, поднимать шум из-за него нельзя было, потому что на нас посыпалась бы целая уйма полицейских протоколов. Беглец был найден нескоро. Еще два года наслаждалось это редкое животное свободой в Люнебургских лесах, прежде чем оно было, наконец, поймано. Мы узнали об этом из газет, но, конечно, никому не говорили ни слова и никто, кроме моего отца, почтальона и меня, никогда не узнал, каким образом попал в лес этот редкий зверь.

В подобных эпизодах, которые чаще всего разыгрывались в нашем гамбургском доме, недостатка не было. Однажды ночью мы были разбужены во время сладкого сна ночным сторожем который с бледным от испуга лицом сообщил нам, что по соседству с городским кладбищем разгуливает громадный тюлень. Мы с отцом тотчас направились в указанное сторожем место. Haw повезло: зверя мы успели задержать как раз в тот момент, когда он собирался по крутому откосу стены соскользнуть на кладбище. Не стоило большого труда завернуть тюленя в сеть и отнести его в наше помещение на базарной площади.

В другой раз на свободу вырвалась полосатая гиена. Отец мой страшно испугался, так как у нас еще тогда не было никакого опыта в обращении с хищными зверями. Рассчитывать же на помощь семидесятилетнего сторожа было нечего. Потому я отправился сопровождать отца, вооружившись сетью. Мы взяли с собой