— Но тебя при этом сцапали, — ответил Расселл. — Жирный этот ебучка. А теперь ты опять пойдешь, и тебя опять сцапают.

— Я с тобой не на стадионе встретился, — сказал Фрэнки. — Смотри не забудь. Ты опять удачу на растяжку проверяешь — смотри, как бы и тебя не загребли.

— За то, чем я занимаюсь? — спросил Расселл.

— А это без разницы, — ответил Фрэнки. — Сколько у них на тебя есть?

— Полтора года, — сказал Расселл.

— Плюс то, что за это дело навесят, — сказал Фрэнки. — И мужики срать на тебя будут — собак крадешь, елки-палки.

— Знаешь чего? — спросил Расселл. — А я уверен, что нет. Не станут даже опускать. Спорим, не станут? И ей-богу, легче никому ничего не выпадало. Сегодня утром — в Садбери ездили, да? Глупые засранцы. Встают, спускаются и выпускают собаку. Вообще без понятия, что делают. А ты сидишь — если захочешь, хоть во дворе у них машину ставь. Тебя даже не заметят. Выпускают зверя за четыреста долларов — за дверь, тебе прямо в руки, гав, гав, гав: «Сюда, мальчик, сюда» — и мяском ему эдак машешь. Прыгает внутрь — только держись. Попробуешь в дом сунуться — ногу, блядь, отхватит, наверное. А тут покажешь ему баранью отбивную центов за восемьдесят — и через пару минут вас обоих уже поминай как звали. Сегодня лабрадора взял — красивый зверь, мясо слопал, обслюнявил мне все, не успели они еще и дверь захлопнуть, хвостом бац, бац, бац — счастливый, как свинья в помоях, потому что жрет и за ушами ему чешут. Обожает меня, только шум стоит. Ты про деньги трешь? Да эти глупые уроды только к субботе сообразят, что он пропал, а я уже его во Флориду продам на следующей неделе за две сотни — чувак и торговаться не станет. Мозги тут не нужны. Только хватка.

— Две сотни, — сказал Фрэнки. — Джон говорит — десятка на брата.

— Ну да, — сказал Расселл. — Только он не сказал — одного не сказал: как он их нароет; он же обосраться как ссыт сам сращивать, потому и хочет, чтоб мы за него все сделали, а сам будет сидеть и свою долю отгребать. Пальцем не шевельнет. Про это я не слышал, чтоб он упоминал. Он просто решил, что ему хочется залупиться на то, что кто-то чем-то там может ширяться, или кто-то что-то мог сделать, или еще чего-нибудь.

— Если он говорит, дело есть, — сказал Фрэнки, — значит, есть. И надо признать — если чувака что-то колышет, ну так это просто потому, что он не хочет пойти и все проебать, вот и все. Нельзя же за это на него баллон катить. Он-то порядочный.

— Ну, — подтвердил Расселл. — Порядочный. Такой осторожный, что сколько ты в последний раз оттянул, когда он тебе что-то срастил? Месяцев шестьдесят восемь, я прав?

— Пять с полтиной, — ответил Фрэнки. — И это не он был виноват. Ему тоже срок впаяли, не забывай.

— Ничего не забываю, — сказал Расселл. — Он же все это и срастил, да? А теперь у него еще одна светлая мысль родилась. Ладно. Только мы с Кенни — ты дай нам с Кенни еще недельку, и мы два десятка хороших псов себе надыбаем, я тебе гарантию даю, и кокс там будет, и я буду там, где кокс, и дрожжи будут у меня, да и меня тут вообще уже не будет. Через месяц у меня уже «мото-гуцци» будет, попробуй мне кто-нибудь говна навешать.

Подошел серебристый кембриджский. Красная табличка впереди гласила: «Куинси». Он перекрыл обзор, коренастого чувака не стало видно — он как раз стер Й в «южном» и приступил к X в «хуюжном».

— Так ты, значит, не идешь, — сказал Фрэнки.

— Смотри, — ответил Расселл. — Сходи поговори с чуваком. Прикинь, сумеешь разболтать его хоть на что-то или нет. А я рядом буду. Узнай, что там почем, если тебе по-прежнему интересно — мне-то что? Сам решай, надо оно тебе или нет, — если надо, лады, я в деле. Сам не вдаваясь. Если он меня по-прежнему не хочет, меня и не будет. А целый день я на это тратить не намерен. Этого я не буду.

— Он в люльке, — сказал Фрэнки. — Говорит, выбор у него — сюда идти или завалиться в люльку с какой-то шмарой. Предпочел завалиться.

— Не могу его за это упрекнуть, — сказал Амато. — Предложи мне сегодня такое кто-нибудь, меня б самого тут, наверно, не было. Так, а ты, полагаю, за? Кого еще возьмем? Кого-нибудь нарыл?

— Не нарыл, — ответил Фрэнки. — Не знаю, ему-то по-прежнему интересно. Он не это… сюда не пришел только потому, что, говорит, если ты его хочешь, ладно, он в деле. А если нет — ладно, без обид, у него и так все на мази.

Амато промолчал. Потом сказал:

— Фрэнк, мне этот парень просто не нравится, знаешь? Мне он просто не нравится.

— Да порядочный он, — сказал Фрэнки. — По-началу-то кажется, что борзый слишком, но вообще он порядочный. И очень, очень правильный.

— Что после Доктора нам обоим не повредит, — сказал Амато.

— Ну, — подтвердил Фрэнки. — Я б не против на сукина сына еще разок напороться как-нибудь, когда мне ништяк.

— Думаю, не придется, — ответил Амато. — Доктора уже давненько нигде не видать, насколько я понимаю.

— Вот как? — сказал Фрэнки. — Интересно, где он ныкается.

— Ну, знаешь, — ответил Амато, — трудно сказать. Был в Сан-Франциско, когда лямку тянул. Всегда говорил, не прочь туда вернуться когда-нибудь. Тут, говорит, слишком холодно — холодно слишком для него.

— Видать, туда и поехал, — сказал Фрэнки.

— Ну, — кивнул Амато. — Мне, конечно, про это Диллон говорил. Они знакомы.

— А, — сказал Фрэнки.

— Скверно Диллон выглядит, — сказал Амато. — Совсем никуда не годится. Я как-то в город выбрался, так его встретил. Белый весь — все жабры побелели. Я ему ничего не сказал, но выглядит он очень плохо.

— Стареет Диллон, — сказал Фрэнки.

— Мы все не молодеем, — отозвался Амато. — Ты на меня посмотри — я вот на этом твоем засранце давеча оттоптался, а все почему? Раньше ни за что б не стал. На детишках срываюсь то и дело. Я семь лет короедов от силы раз в месяц видал, а теперь вот дома наконец — и все время на них ору. С женой вот грыземся. Раньше мы с ней никогда не грызлись. Я ж раньше что — от нее всегда был геморрой один, так я на тормозах все, потихоньку-полегоньку, понимаешь? А теперь нет. Старею. А ведь поклялся же ж, пока сидел, знаешь? Клятву себе дал: выйду — у меня каждая минута будет на вес золота, до конца жизни. Окажусь опять на воле — так хоть спать нормально смогу, чтоб никакой урод хуем в решетку не тыкался, ладно, больше мне ничего не надо. И что я теперь? А ничего. Еще чего? Такой же урод, как и раньше.

— Расселл кому угодно сала за шкуру зальет, — сказал Фрэнки. — Он у нас такой.

— Ага, — произнес Амато, — только раньше я такой был, что мне по барабану, кому он там что куда заливает, понимаешь? Небось мне-то не зальешь. Если на дело годен — значит, годен. Ёпть, мне ж не жениться на нем. Мне одно надо, я б о таком и думал даже, годен он на дело или нет, и если годен, тут и базар короткий.