— Вот же ж херь какая, — сказал Фрэнки. — Китаеза Танци меня знает, блин.

— Китаеза не в счет, — ответил Амато. — Китаеза в Льюисберге, и в Льюисберге он еще долго просидит. Он там мебель правительству клепает или еще что-то, да и вот прям сейчас Китаезой очень много народу недовольно. Считают, ему надо было от пятнадцати до двадцати в Атланте огрести, как всем остальным, что там были, а ему только пятак впаяли. Бля, да у него задок похлеще прочих, а ему всего пятерку, да еще на другую зону отправили — то есть, сам же чуешь, у ребят вопросы. Как так? Некоторое время они там терли, а Китаеза ведь даже не в самом Льюисберге. Его на делянке держат, стейками кормят, родню ему привозят, разговоры с ним разговаривают. Ну, кто-то говорит, это неправда. Не знаю. Только Китаезу уже больше никто не слушает. Я уже про это подумал.

— Ну, — сказал Фрэнки, — тогда я у Расселла спрошу. Но, по-моему, он никого не знает.

— За что он загремел? — спросил Амато.

— Да беспредел какой-то, по-моему, — ответил Фрэнки. — Знаешь ведь, как оно: захочет чувак рассказать — расскажет. Мне он не рассказывал. Но я так понимаю, они еще с одним парнем решили взять эту аптеку понимаешь? Круглосуточную. А там парень из тех, за которым мумбы-юмбы вечно гоняются, у него с собой пушка, в общем — говно говном. Давай палить и все такое, когда они уже все взяли, и парняга, что был с Расселлом, — в общем, я не знаю. У них обоих стволы одинаковые, и, мне кажется, Расселл что сделал — он, наверно, пушками этими поменялся. Видит — мужика из аптеки подбили, но и того чувака, что с Расселлом был, вырубило. В общем, Расселл локш потянул, и все на жмура повесили — дескать, подговорил Расселла и все такое. А Расселл — лошок такой, согласился сам не понял на что, у него военное прошлое и все дела. Что вроде как ништяк. В общем, отделался гораздо легче, а мог бы по тяжелой загреметь.

— Ты уверен, что на дело он не обдолбается, — сказал Амато.

— Он ни на чем тяжелом не сидит, — ответил Фрэнки. — Сам же слышал. Он фишку рюхает. Соображает, что делает. Берется только за то, с чем справится.

— Лучше чтоб наверняка, — сказал Амато. — Ребята, которые аптеки берут, — им же не всегда одна капуста нужна. Иногда они болеют, им что-то еще надо, а по-другому этого не раздобыть никак. А надо. Такой чувак — он без этого не может, если не нароет себе, понимаешь?

— Послушай, — сказал Фрэнки, — Расселл на мотоциклах повернутый. Вот и все. Мы с ним когда только познакомились, первый месяц он только ныл и стонал, что надо это ебаное моточудовище продавать, у него «мюнх» был, знаешь, «мамонт» такой? И пришлось его продать, адвокату, блядь, заплатить. Если б там моцык был, то нет, Расселла я брать бы не стал. Он бы тогда с ходу охуел. А отрава? Ну да, он греется. И только. Но не заширенный.

— Потому что тут одно, — сказал Амато, — одно нам совсем низачем не нужно — чтобы кто-нибудь зашел туда и какой-нибудь беспредел устроил, свалил кого-нибудь. Тогда им придется заявлять, и в говне все будут по самые брови. Если даже Марки — Марки такое уже провернул. Он же еще раз тогда на такое пойдет, и так же осторожно, как в прошлый раз, — возьмет ребят, которые все правильно обтяпают. А эти ребята — его клиентура. Он их потрясти хочет, а не мочить. Чтоб они к нему вернулись — подумали хорошенько и забыли, что там было.

— Нормально он будет, — сказал Фрэнки.

— Твоими бы устами, — сказал Амато. — Ладно, вот еще что — пошустрей надо бы, а?

— Годится, — ответил Фрэнки. — Я если не почешусь, придется назад проситься — ломиться в ворота: «Пустите, я нихера не придумал, мне тут уже холодно».

— Потому что время не ждет, — сказал Амато. — Еще какой-нибудь баклан того и гляди то же самое придумает — и пиздец, плакали наши денежки.

— Страху нет, — ответил Фрэнки. — Я с голоду дохну, а ему скоро куда-то с собаками этими отваливать, и я же говорю — если поршнями шустрее не задвигаю, можно ручкой помахать. Что есть?

— Лайба, — сказал Амато. — У Конни есть пацаны, в основном флегоны, но один сообразит, что если он на улице, а дождь идет — надо в дом зайти. И я знаю, где годный «крайслер» стоит. Думаю, он его сможет закоротить так, что яйца останутся целы. И два тридцать восьмых — должно хватить. Лыжные шапочки или что-нибудь — ваши.

— На такую работу мне бы кочерыжку, — сказал Фрэнки. — Да побольше, чтоб сразу обосрались, только войдем.

— Срастим, — ответил Амато. — Возьмешь. Мне-то что. Только, блядь, не тормози, вот и все. Мы не одни на свете такие умные.

«300Ф» тихонько делал восемьдесят по трассе 128 на север.

— Отлично она выглядела, — говорил Расселл. — То есть, в натуре. Сиськи — во, а еблась, как последний раз в жизни. Тачка отличная, а? Как в своей спальне катаешься, но все равно колеса зашибись.

— Вот бы неплохо, — сказал Фрэнки, — очень мне этого хочется — чтоб такие машины еще продавались.[6]

— Оставь эту себе, — сказал Расселл.

— Как раз то, что мне надо, — сказал Фрэнки. — Годная бригантина. Не, не выйдет — те, что есть сейчас, убиты до того, что покупать нет смысла. Блядь. Расскажи еще про нее.

— Хочешь, чтоб чердак снесло? — спросил Расселл. — Тебе, что ли, по-прежнему не перепадает?

— Завтра вечером перепадет, — ответил Фрэнки. — Если у нас все срастется, это у меня последний вечер в монахах. Рассказывай давай. А со своим штуцером я сам разберусь.

— Еще бы, такая практика, — сказал Расселл.

— Кто бы чирикал, — сказал Фрэнки. — Кто Козлине в очко заправлял? А сейчас что запел?

— Первое правило, — ответил Расселл, — чистенький старичок. А телок я там в округе не видал.

— Кто сказал, что Козлина чистенький? — спросил Фрэнки.

— Не я, — ответил Расселл. — И это второе правило. Если нет чистенького старичка, бери грязненького.

— Надо было козу тебе спроворить, — сказал Фрэнки. — У меня на попкарей рычаг был. Надо было передать. А мы бы все поглядели. А ты точно собакам своим не вставляешь, как Джон говорил?

— Собаки кусаются, — ответил Расселл. — Я одного пацана знавал… у одного пацана такса была, в общем, не важно. Хочешь совет, Фрэнк? Даже близко к собакам не подходи. Тяпнут так, что оттяпают, я слыхал — это больно. Лучше с ворохами. Если найдешь.

— Знаешь что? — сказал Фрэнки. — Я даже не знаю уже как-то. Может, та же хуйня. Может, телок тоже больше не делают. Хорошую полусферу не достанешь, от нее кто-нибудь болеть будет или как-то, она топливо жрет, так что меня совсем не удивит, если и двустволок уже не выпускают.

— Они есть, — ответил Расселл. — Как и мы. Они всегда есть. Хорек чего-то захочет — так он знает, где нас найти. Мы заходим, мы выходим — а он сидит где-то выпивает, а получит столько же. Он-то знает, где мы есть. А девки? То же самое. Они такие же чокнутые, как мы. Один шизик пользуется другим. А больше ничего. Та девка, с которой я барахтался? Шиза. Красивая, но ебнутая. А как при этом выглядит, не важно. И она не виновата, что у ней в башке пиздец. А там он. Ебанутая она на всю голову… На Холме живет, да? — продолжал Расселл. — Я подымаюсь, она дверь мне открывает — голая. Вот так вот прямо. Я как-то охуел даже. А она очень симпотная. То, что у меня раньше бывало, — ну, я не то чтоб неблагодарен, сам понимаешь, да? Но давно все это было. А эта детка — она что-то. И вот я стою, пялюсь на нее. А она спрашивает: «Мы чё-то делать будем или как? Или ты весь день тут стоять будешь?» Я захожу и шворю ее. Зашибись. А потом мы с ней там лежим, я с ней поигрываю, а у нее трава отличная, все, короче, здорово. Только она, блядь, вся ебнутая. Совершенно не в себе.