Матвей Петрович всегда испытывал некое угнетение, когда приходила почта от Исай-ки Морозова — губернского комиссара при Сенате и государе. Исайка в Петербурге бегал между канцелярией Сената и канцелярией Лексея Василича Макарова, секретаря Петра Лексеича, переписывал указы, которые касались Сибирской губернии, и отсылал их в Тобольск. Здесь дьяк Баутин подшивал бумаги в книгу, что хранилась в Приказной палате в поставце на самом видном месте, а Дитмер заносил экстракты указов в другую книгу, которую Матвей Петрович держал у себя дома в кабинете.

Указы могли выбить из колеи, но чаще оборачивались обременительной суетой. Доставить в столицу восемь сот лиственничных брёвен. Принять с почестью какого-нибудь иноземца. Купить у бухарцев юфти и кардамону для царского двора. Наказать изобличённого комендан-та-лихоимца. Взимать оброк деньгами по казённой цене. Иметь по ямским дворам не менее четырёх перемен лошадей. Отчитаться в заведении надворных судов. Прислать семь пудов кедрового ореха. Увеличить бобылям подымную подать на копейку. Не пропускать через таможню щёлок и поташ. Ежегодно выдавать медные знаки за уплаченный налог на бороду. И всё такое прочее, чего ещё надумали неугомонные столичные прибыльщики и другие государственные головы.

По-настоящему опасными были именные указы государя. Их привозили фельдъегери из гвардейцев и вручали под роспись, порой поднимая Матвея Петровича с постели. Но такое случалось не часто, в месяц раз или два.

Дитмер вошёл в палату губернатора, когда Матвей Петрович принимал челобитчиков. Один мужик, рослый и длинногривый, как дьякон, придвинул к столу Матвея Петровича скамью и сел напротив князя, будто на пьянке в кабаке, а другой, рябоватый и кривоногий, стоял у стены и мял в руках шапку. Дитмер знал этих мужиков. Он взял с них сто рублей за доступ к губернатору. Мужики были из слободы на Тоболе под Царёвым Городищем. Они хотели, чтобы начальство записало их в беломестные казаки. Рябого мужика звали Макаром Демьяновым, а гривастого — Савелием Голятой.

Дитмер обогнул Голяту и положил перед Гагариным пакет.

— От Морозова, господин губернатор, — пояснил он.

Матвей Петрович сразу сорвал шнурок с сургучной печатью, вскрыл пакет, выложил на стол сложенные пополам листы и развернул их.

— А мы не хужей казённых драгун в караулы ходим, и заставы давно уже содержим на своём коште, — бубнил Савелий, глядя на читающего бумаги губернатора. — Оружье, кони, харч — тоже своё. Из Тобольска нам надобно токмо есаулов и полуполковника непьющего…

— Помолчи, — Матвей Петрович махнул на Савелия рукой.

Глаза Матвея Петровича сразу выхватили важные слова: «…и того ради во всём государстве на незнаемое число лет до новоданного указу, понеже в Петербурхе удовольствуются строением, запрещается любое иное каменное строение, и церковное, и комендантское, и партикулярное, под страхом прежестокого штрафования и высылки ослушников в столицу на угодное государю каменщиц-кое дело…» Вот те раз!..

На письмо вдруг легла огромная корявая лапища Савелия.

— Ты нас дослушай, боярин, — веско сказал мужик.

Матвей Петрович не рассердился, а просто изумился этой наглости.

— Батогов захотел? — спросил он, поднимая голову.

— Ежели от тебя ответа не получу, меня свои мужики забьют.

— Мы уже твоему секарю сто рублёв заплатили, чтобы до тебя долезьти! — рябой мужик кивнул на дверь, в которую вышел Дитмер.

— Какому секарю? — не понял Гагарин.

— Который народ от тебя отсекает.

— Секретарю, остолопы.

— Он сказал, что наши челобитные в печь засунет, коли денег не дадим.

— Ну, говори, — смилостивился Матвей Петрович, отодвигая бумаги.

Всё равно такой важный указ надо обдумать в спокойствии.

— Ты Чередова турнул, так запиши нас в казаки вместо его служилых. Наш писарь уже реестру мужикам составил. Пять с половиной сотен. Почти триста подворий. Все православные, татар не взяли, раскольщиков нет.

Беломестные казаки несли воинскую службу за свой счёт, а за это не платили податей. В беломестные казаки охотно записывались жители слобод. Слобожане всё равно сами оберегали свои селения от степняков, потому что служилые из Тобольска не успевали примчаться, когда обрушивался набег. Почему бы не скинуть тягло податей, если и так обороняешься своей силой?

— Двести рублей, — сказал Матвей Петрович.

— Уже нету, — развёл ручищами Савелий. — Секарь взял сто.

— Ну не могу же я брать столько же, сколько мой секретарь, — хмыкнул Матвей Петрович. — Сообрази че-го-нибудь. Только не новую запашку. Как «белое место» она мне без корысти.

— Коров десятка три, — предложил Макар.

— Не смеши. Мне, что ли, доить их в кабинете?

— А помнишь, год назад в нашей слободе твой приказчик могильное золото покупал? — Савелий быстро перекрестился.

— Помню. Хороший был клад.

— Мы новый бугор нашли. Сами копать не будем, там черти под землёй, а указать можем. Пришлёшь своих холопов с заступами.

— Ну, я подумаю, — неохотно согласился Матвей Петрович. — Посидите в Тобольске ещё недельку, я вас извещу. А теперь убирайтесь.

Губернатора ожидали другие челобитчики.

Только вечером Матвей Петрович смог обстоятельно прочитать бумаги из Петербурга. Царский запрет на каменное строительство изрядно смутил его. С одной стороны, запрет — конечно, хорошо: не надо раскошеливаться. Ведь на возведение кремля он, губернатор, согласился лишь под нажимом архитектона; уломал его упрямый Ремезов. Однако с другой стороны — жаль.

Жаль потраченных денег и усилий. Жаль прощаться с гордостью за то, что он, князь, будет сидеть в кремле, пусть и не в таком великом, как другие губернские кремли, Московский и Смоленский, но не хуже Казанского.

Матвей Петрович хотел утром вызвать Ремезова, чтобы объявить ему о царской воле, но Ремезов сам приковылял в губернскую канцелярию.

— Петрович, беда! — вздохнул он, опускаясь на скамью и вытягивая хромую ногу. — Выручай. Свантея-то моего в Бухгольцево войско загребли.

Пока строили кремль, Сванте Инборг, артельный шведских каменщиков, стал Семёну Ульяновичу приятелем и советчиком.

— Почему загребли?

— Да он в той драке проклятущей на площади оказался.

Матвей Петрович откинулся от стола и поскрёб отросшую бороду. Ему очень не хотелось разговаривать с Ремезовым: старик опять начнёт орать и ругаться, требовать и корить. Слишком уж он взбалмошный и неудобный.

— А Свантей нынче тебе уже и не нужен, — сказал Матвей Петрович.

— Отчего это не нужен?

— Указ мне привезли, Ульяныч. Царь по всей державе каменное дело запретил и каменщиков повелел в столицу высылать.