– Разве она не великолепна? – Дора обняла сестру за плечи. – Быстро учится. Настоящая Конрой.

Ли прижала руку к неистово колотящемуся сердцу.

– Я купила все! О боже, я купила все это. Почему ты меня не остановила?

– Зачем? Чтобы испортить тебе удовольствие?

– Но… но… – Уровень адреналина в крови явно понизился, и Ли обмякла на стуле. – Но это же сотни долларов. Сотни.

– И хорошо потраченные. – Заметив абстрактную картину, Дора сосредоточилась. – А теперь за дело. – И тихо добавила: – Моя.

В три часа дня Дора уже укладывала полдюжины кобальтовых солонок в фургончик, полный сокровищ, купленных на аукционе.

– Похоже, пойдет снег, – заметил Эшворт, стоявший на краю тротуара перед своей лавкой, и снова втянул носом морозный воздух. – Вряд ли вы успеете добраться домой до снегопада.

– Не имею ничего против. – Откинув с лица разметавшиеся на ветру волосы, Дора улыбнулась. – Какое Рождество без снега? Очень рада была познакомиться, мистер Эшворт. – Она снова протянула руку. – Если будете в Филадельфии, заглядывайте.

– Обязательно. – Старик похлопал по карману, куда сунул ее визитную карточку. – А вы, девушки, берегите себя. Поезжайте осторожно.

– Обещаем. Счастливого Рождества.

– И вам того же, – откликнулся Эшворт.

В последний раз помахав старику, Дора завела двигатель и выехала на дорогу. Ее взгляд метнулся в зеркало заднего вида, и она улыбнулась: Эшворт все еще стоял на тротуаре с трубкой в зубах и с поднятой в прощальном приветствии рукой.

– Какой милый. Я рада, что ему досталась та статуэтка.

Ли дрожала от холода, с нетерпением ожидая, когда же наконец машина прогреется.

– Надеюсь, он не слишком много взял с тебя за солонки.

– Ну, что сказать. Он кое-что заработал, я кое-что заработаю, миссис О’Малли пополнит свою коллекцию, и все будут довольны.

– Могу себе представить. До сих пор не верю, что ты купила эту безобразную картину. Тебе никогда ее не продать.

– О, со временем продам.

– Хорошо, что ты заплатила за нее всего пятьдесят долларов.

– Пятьдесят два доллара семьдесят пять центов, – поправила Дора.

Развернувшись на сиденье, Ли взглянула на коробки, сложенные в задней части салона:

– И куда ты денешь весь этот хлам?

– Найду место. Как ты думаешь, Мисси понравится карусель?

Ли представила огромную заводную игрушку в бело-розовой спальне дочери и содрогнулась.

– О, только не это.

Дора пожала плечами. Она вычистит карусель, поставит в своей гостиной и с удовольствием будет играть сама.

– Ладно. Только Мисси точно в нее влюбится. Не хочешь позвонить Джону и сообщить, что мы возвращаемся?

– Попозже. – Ли вздохнула и откинулась на спинку сиденья. – Завтра в это время я буду как сумасшедшая метаться по кухне.

– Сама напросилась, – напомнила Дора. – Ты хотела выйти замуж, нарожать детей, купить дом. А где семье обедать в Рождество, если не дома?

– Я бы не возражала, если бы мама не навязалась помогать мне. Ты можешь вспомнить, когда она приготовила хоть один приличный обед, не говоря уж о рождественском?

– Не могу.

– Ну вот. А теперь каждое Рождество она вертится у меня под ногами, размахивая каким-нибудь рецептом, вроде приправы из люцерны и каштанов.

– Это было ужасно, хотя лучше, чем ее картофель с карри или сакоташ[1].

– Даже не напоминай. И от папы никакой помощи. Надевает колпак Санта-Клауса и до полуночи прикладывается к пуншу.

– Может, Уилл отвлечет их. Он приезжает один или с какой-нибудь из своих пассий?

– По последним сведениям, один. Дора, ты видишь этот грузовик?

– Вижу. – Дора дала полный газ и обогнала огромную шестнадцатиколесную фуру, чуть не задев ее. – Так когда приезжает Уилл?

– В канун Рождества последним поездом из Нью-Йорка.

– Как всегда, в последний момент, чтобы никто не пропустил его торжественное появление, – предсказала Дора. – Послушай, если он тебя раздражает, я могу… О, черт.

– В чем дело? – Ли испуганно раскрыла глаза.

– Только что вспомнила: сегодня въезжает новый жилец, с которым папа подписал договор.

– Ну и что?

– Надеюсь, папа не забудет принести ключи. Он безупречно демонстрировал квартиру последние две недели, но ты же знаешь, как он рассеян в разгар сезона.

– Прекрасно знаю и именно поэтому не понимаю, как ты доверила ему подбирать тебе соседа.

– У меня не было времени, я же была занята в магазине, – пояснила Дора, прикидывая, успеет ли поговорить с отцом между дневным и вечерним спектаклем. – Кроме того, папе это нравилось.

– Только не удивляйся, если в конце концов тебе придется жить рядом с психопатом или мамашей с тремя детьми и кучей татуированных приятелей вместо мужа.

Дора чуть улыбнулась.

– Я особо предупредила папочку: никаких психопатов, никаких татуированных приятелей. Надеюсь, новый жилец умеет готовить и будет подлизываться ко мне, регулярно угощая собственной выпечкой. И раз уж мы вспомнили о еде, ты есть не хочешь?

– Хочу. Тем более что это последняя трапеза, когда мне не придется ухаживать ни за кем, кроме самой себя.

Дора свернула к съезду с магистрали, подрезав «Шевроле» и не обратив никакого внимания на яростные сигналы разгневанного водителя. В этот момент она представляла, как распаковывает свои новые приобретения, и на ее губах порхала мечтательная улыбка. Первым делом необходимо найти идеальное место для картины!

Небоскреб, сверкающий зеркальными окнами, словно парил над шумными улицами Лос-Анджелеса. Эдмунд Финли, высокий худощавый мужчина лет пятидесяти, свободно раскинулся за массивным письменным столом красного дерева, наслаждаясь еженедельной процедурой маникюра. Стена напротив него беззвучно мерцала дюжиной телевизионных экранов: Си-эн-эн, «Последние новости», «Магазин на диване». Остальные телевизоры были подключены к видеокамерам, установленным в различных офисах его фирмы, давая возможность наблюдать за подчиненными.

Тишина огромного кабинета нарушалась лишь оперой Моцарта и непрерывным поскрипыванием пилочки для ногтей. Звук своей телесистемы Финли включал, лишь когда у него было настроение послушать или подслушать.

Финли вообще любил следить за другими.

Для своего кабинета он выбрал верхний этаж, потому что отсюда открывалась панорама Лос-Анджелеса. Здесь он чувствовал себя всемогущим и часами простаивал у широкого окна, просто уставившись на людишек, снующих далеко внизу.