при опустевшей государевой кубышке не на шутку, и стали злыми, как упыри, лишённые привычного притока свежей крови. Ходили слухи, что по ночам, переодевшись до неузнаваемости и вооружившись до зубов, высокопоставленные кумовья, чтобы совсем не протянуть ноги с голодухи, время от времени тайком выходили на большую дорогу и грабили

до нитки каждого встречного.

И однажды, возмущённый до крайности таким проклятьем, народ-электорат восстал – собрался в большую толпу, и двинулся, разъярённый, грозным шествием-манифестацией прямо к терему Мытаря, где начал под его передним фасадным балконом бросать в воздух шапки, высвистывать-выкрикивать дружным хором хозяина на переговоры. Дескать, раз уж Мытарь допустил своими злостными прогулами такое безобразие, как развернувшийся в царстве-государстве грабёж народа полчищами распоясавшихся служивых, то пусть либо незамедлительно каким-то образом, хоть ценой собственной отставки или даже жизни вышеуказанное безобразие пресекает, либо, ещё лучше – выходит на работу и мытарит как прежде. Хоть и сам он, Мытарь, конечно, не мёд, не халва и даже не сахар, но, в конечном итоге, – зло куда всё-таки меньшее, чем ополоумевшая от жадности орда бояр и с недокорма освирепевшее против своего же народа войско. А в знак примирения с народом и покаяния перед ним – пусть хотя бы для первоначального консенсуса, как иностранные послы обозначают взаимопонимание в переговорах, задарит народу чудо-рыбину, удачно словленную им когда-то на рыбалке и сообща, всем рыбацким миром вытянутую из реки и притащенную в его собственный единоличный домашний аквариум. А народ уж найдёт, как лакомой жирненькой чудой-юдой с наибольшим всеобщим толком и со вкусом распорядиться…

И проглядел в пылу бунтовской страсти народ, как через тайный подземный ход в терем Мытаря тихо проник сам Главный Правитель, повелевший озадаченному непривычным уличным шумом Мытарю сей же момент показать ему золоточешуйчатую диковину, о которой в царстве-государстве все от мала до велика только и говорят. Ни хлеб толком не сеют, ни скот не пасут, ни лес не рубят, ни кораблей не строят, а лишь о рыбке и треплют завистливо языками день-деньской. А царство-государство при этом захирело дальше некуда. Да вдобавок ко всему молва донесла издалёка, что обезденежевший, и от этого как никогда сердитый царь грозится вот-вот вернуться из своих странствий домой, и вроде как заранее повелел палачам точить топоры для отсечения некоторых буйных голов, чтобы по всей строгости наказать виновных в учинившейся в государстве смуте. И, по здравому рассуждению, только, наверное, оная чудо-рыба, а больше её полновластный владелец, которого эта талантливая жирная шельмовка слушается безоговорочно, могут как-то исправить положение, поставив лучшие качества рыбки на службу разваливающемуся на глазах государству в целях его возрождения.

Польщённый и воодушевлённый такими словами, тут же узревший в себе спасителя отечества Мытарь, понимая под лучшими качествами рыбки вовсе не кулинарную составляющую, не кухонную сторону дела, не вкусовые свойства откормленного тела, а исключительно творческие способности её одарённой личности, не мешкая, горделиво взялся за уду. Наученная горьким опытом, подсказывающим, что зевать вредно, и оттого предельно бдительная рыбка, не дожидаясь, пока её повелитель станет больно дёргать, быстренько расправила плавники, приняла подобострастную позу и подробнейшим образом чётко доложила обо всех тайнах аквариумной жизни за прошедший день. А как только Мытарь, дернув-таки разок для пущей острастки уду, взялся за гармонь, рыбка выдала такой кордебалет, что огорошенный Главный Правитель долго не мог прийти в себя от столь диковинного видения. А когда оклемался от несвойственного строгому государственному мужу телячьего, как говорится, восторга и вернулся всё же к способности мыслить и действовать, как подобает настоящему Главному Правителю, согласно занимаемой должности лучше других понимающему истинные первоочередные потребности трудового народа, молвил такую речь:

– Друг ты мой старый и любезный, сродничек-куманёк Мытарьюшка! Казна пуста, некормленное войско дюже озверело, а ненасытная братия боярская и вовсе очумела. Народ, ими каждодневно и безбожно разоряемый, на грани убийственного неповиновения. Если мы с тобой их всех прямо сейчас не утихомирим, то утихомирят они нас. Боюсь – навсегда. И даже осерчавшему царю-батюшке не придётся ни мою, ни твою головы рубить, поскольку толпа, бушующая под твоим балконом, и без него разделается с нами ничуть не мягче. Сдаётся мне, неплохой и наиболее подходящий выход в настоящую трудную минуту – пожертвовать, скажем, этим твоим живым пока балыком. А пока низы усердно разделывают, делят да с аппетитом поедают этот балык, или уху, или ещё в каком-то виде, – мы тут в верхах придумаем что-нибудь ещё. Хоть бы и ты опять на службу выйдешь, и всё постепенно утрясётся-уляжется, войдёт в привычную колею…

– Что-о? Нет, кум… рыбонька-чудо не для чьей-то еды-обжорства предназначена, она – для благородной эстетики! Не да-ам!!! – возопил Мытарь, упав на колени и обхватив руками аквариум.

– Очнись, дурило! Аль, ты хочешь, чтобы терем твой вместе с тобой, да и со мной заодно-попутно голодные и злые восставшие граждане разнесли-распотрошили прямо сейчас на мелкие кусочки? – властно остудил горячившегося Мытаря Главный Правитель и вышел на балкон.

И набрав полную грудь воздуху, прохрипел Главный Правитель во всю мочь своего когда-то зычного голоса:

– А что, уважаемый электорат, то бишь горячо любимый мною народ, не хочешь ли ты прямо здесь и сейчас, допустим, рыбку съесть? За бесплатно! Большую и жирную! Ту самую, которую сами же когда-то сообща-гуртом и волокли сюда с реки.

– Ур-ра-а! Хотим! Конечно, хотим! Очень хотим рыбку съесть! Большую и жирную! Прямо здесь и прямо сейчас! Да за бесплатно – платить всё равно нечем. Особливо, если ещё и без последствий тяжёлых каких-нибудь… чтобы ничего никому за это не было! Даёшь рыбку!!! Рыб-ку, рыб-ку!..

Главный Правитель оглядел беснующуюся в голодном экстазе толпу, и на самом деле готовую, если ей не бросят сию же минуту с высокого балкона хотя бы рыбью кость, разгромить всё вокруг.

Были тут, как всегда в первых рядах, – кто бы сомневался, – и давно

привычные электорату, крайне оппозиционно настроенные против правящего царского режима главные народные вожаки-ветераны, не надоевшие за десятилетия однообразного до тошноты словоблудия-суесловия, пожалуй, только лишь самим себе – Провокаша Правильный, братья-близнецы Психопатий Припадошный и Крикун Горлопан по фамилии Пустозвоновы, и (а без этого рубахи-парня уж и совсем никак…) наиболее уважаемый в массах за своё бескорыстие и одинаковую с большинством народа простоту образа жизни тонкий как жердь Дистрофанушка Нищий. И бузили-шумели вожаки, как водится в таких бунтовских случаях, больше всех, но – бузили каждый по-своему…

К примеру, как обычно в застёгнутом на все пуговицы идеального покроя модном парчовом камзоле, чисто умытый, в причёсанном волосок к волоску дорогом напудренном парике, и