Впрочем, этот мальчишка с моста Пон-Неф искательно не смотрел и был вовсе не смуглым.

У него оказались мраморно-белая кожа и чудесный высокий лоб. Четкий правильный нос, небольшой, горестно стиснутый рот. Почти классические черты, которые самую чуточку портил слабый подбородок. А может, и не портил, а придавал тот грамм несовершенства, который делал это лицо не тривиально-красивым, а таким, от которого не хотелось отводить взгляд.

Вот Фанни и не отводила.

Он был темноволосым и темноглазым, но на сей раз это сочетание отчего-то не показалось Фанни однообразным. Глаза у него были особенно хороши: не черные, а цвета горького шоколада, яркие, с томными веками, похожими на голубиные крылышки. Верхние веки были коричневыми, воспаленные то ли от бессонницы, то ли от слез, а под нижними залегли глубокие тени. Небрит, губы запеклись, давно не стриженные волосы разметало ветром, они вились небрежными кольцами и падали ему на глаза, мешали смотреть, поэтому иногда он раздраженно взмахивал головой, отбрасывая их, и тогда мгновенной трагической гримасой искажалось лицо и напрягалась шея, видная из ворота свитера.

Этот воротник-хомут изрядно натер ее, на ней виднелась красная полоса, и Фанни подумала, что мальчишка похож на щенка, которому удалось сбросить ошейник и убежать из дому, но в этой погоне за неведомой свободой он заблудился, потерялся и не знает, что делать. Вот именно, у него был отчаянный щенячий вид. Невыносимо трогательный.

«Я его где-то видела, я его уже видела раньше», – подумала Фанни и тут же тихо ахнула. Пресвятая Дева, а что, если у него красная полоса на шее вовсе не от грубого свитера, а от какой-нибудь веревки, на которой он пытался удавиться?

Ветер смел со лба мальчишки темные пряди, и Фанни увидела, что этот высокий бледный лоб покрыт испариной.

Он болен? У него жар?

– Что вы на меня уставились? – грубо спросил он, и Фанни уронила руку, которая уже потянулась отереть ему лоб и заодно проверить температуру тем самым извечным материнским движением, каким проверяют температуру все матери на свете и какого она никогда раньше не делала, потому что детей у нее не было.

А мальчишка прав, она смотрит на него слишком долго.

– Извините, – небрежно пожала плечами Фанни, скрывая внезапное смущение и мельком изумляясь, что так сильно смутилась. – Я просто подумала, зачем вы, такой молодой и красивый, вдруг решили… – Она кивнула на Сену. – Не хочется говорить банальностей, но, знаете, они спасительны именно потому, что удивительно верны. И когда говорят, что все проходит, это в самом деле так. Все проходит! Даже если ваше сердце сейчас разорвано любовью, поверьте, пройдет и это.

Слепой ведет слепого. Не о том ли и она сама думала не далее, чем пять минут назад? Она вдруг ощутила дрожь при мысли, как холодна и мучительна вода в Сене и как ей не хочется туда, не хочется умирать даже из-за Лорана! И как хорошо, что удалось удержать этого мальчика. Теперь самое главное – успокоить его, уговорить, чтобы ему и в голову не пришло повторить страшную попытку.

Какая жалость, что меньше чем через три месяца ему все-таки суждено умереть, этому мальчишке, который самонадеянно считает себя пожирателем женских сердец, а окажется всего лишь игрушкой в руках трех изощренных красавиц. Да, жаль, а впрочем, если закон гласит, что всякое преступление должно быть наказано, то он всего лишь получит по справедливости за то, что совершил год назад. А вот его собственный убийца так и останется не узнанным.

Он, этот убийца, даже не будет мучиться угрызениями совести, которые, как уверяют мудрецы, куда страшнее всех кар и пыток, придуманных людьми.

Мудрецы в очередной раз вынуждены будут развести руками и смириться с собственной глупостью.

– Я понимаю, – забормотала Фанни, – вам сейчас кажется, что лучше вашей девушки нет на свете, что в ней весь мир, но если вы посмотрите вокруг…

Фанни осеклась, вдруг сообразив, что в обозримом пространстве не имеется не только ни одной девушки, но и вообще ни одной особы женского пола, кроме худощавой брюнетки в серой фланелевой кофте Decatlon и велосипедках цвета бордо, то есть самой Фанни. Еще решит, что она предлагает ему себя. Может быть, и не фыркнет ей в лицо, но в глубине души непременно…

– Да при чем здесь девушка? – фыркнул мальчишка и сунул было руки в карманы своей потертой рыжей куртки, но карманы эти были чем-то так туго набиты, что руки туда не вмещались, и он оставил эту затею. – Вы думаете, смысл жизни только в девушках?

«Пресвятая Дева, – испуганно подумала Фанни, – неужели этот красавчик – гей?»

Впрочем, она ошиблась, как немедленно выяснилось.

– Да вы не то подумали, – сердито сказал мальчик, правильно истолковав выражение на ее лице. – Нет, до чего же вы все однообразны! Как будто на свете только и есть, что трахаться или не трахаться с женщиной или с мужчиной. Как будто больше ни из-за чего не может осточертеть жить!

– Вообще-то я говорила не о сексе, а о любви, – заикнулась Фанни, и мальчишка снова откинул со лба волосы этим движением, от которого у нее защемило сердце.

– Да какая разница? – грубо оборвал он. – Не только в сексе или даже в любви смысл жизни. Просто все так для меня сошлось – невыносимо, понимаете? Невозможно больше терпеть! Думаете, легко было решиться? Я хотел, чтобы все кончилось, а тут вас черт принес. Теперь я не смогу, не потому, что страшно, а потому что снова буду думать о матери, как она это переживет и как будет искать меня по моргам и больницам, а я буду лежать под этим мостом… Видите, я нарочно набил карманы камнями, чтобы меня не унесло течением, чтобы остаться под этим мостом, чтобы меня когда-нибудь нашли и она могла меня похоронить!

Он принялся выворачивать карманы, из которых посыпались какие-то камни. Мальчишка наклонился, чтобы подобрать их и снова сунуть в карманы, но Фанни принялась отшвыривать их в стороны носками кроссовок.

Сцена была дурацкая, и камни были дурацкие, слишком легкие, таким не под силу противостоять стремительному подводному течению Сены. Тело мальчишки выкинуло бы вверх, и оно поплыло бы под мостами, и этот лоб мерцал бы сквозь зеленую воду, и черные волосы влачились бы за ним…

И Фанни, не выдержав этой воображаемой картины, вдруг закричала:

– Не надо! Прошу тебя!

Крик ее был так страшен, что они с мальчишкой оба оторопели и уставились друг на друга.

Потом лицо его расплылось в глазах Фанни, и она услышала его жалобный, срывающийся детский голос:

– Не надо, не плачьте, вы что?

– Ничего, – сказала Фанни хрипло, с силой проводя рукой по лицу и сминая ресницы. – Я не плачу, это просто ветер.

– Да, – нерешительно согласился он и отвел было глаза, но тут же снова взглянул на Фанни чуть исподлобья, сквозь эти спутанные пряди волос.

Она не знала, не понимала, сколько прошло времени.

– Извините, – сказал, наконец, мальчик, – вам, наверное, пора. До свидания, спасибо большое.