– Вот здесь, – сказала она и показала на горло. – Я чувствую, когда у меня подступает. Начинает тошнить, по спине холодный пот, и ноги ватные.

В полуобморочном состоянии она повернула и пошла совсем в другую сторону – и поняла это, когда увидела, что стоит на берегу Луары.

– Я дошла до шлюза и пошла дальше все прямо, вдоль канала. За городом красиво. Я прошла сегодня километров десять, не меньше. Утром стучала зубами от холода, шла в тумане, поднимавшемся от земли. А потом его разогнало солнышко. Я дошла до небольшой деревеньки, купила в булочной венский багет и поделилась им с толстыми утками. Целая стая сидела на песке. А может, это были даже гуси.

Элла засмеялась, проговорила «га-га-га!» и прибавила: «Нильс Хольгерссон» – она вспомнила историю мальчика, который улетел с дикими гусями и странствовал по всей Швеции на спине старого гусака[6]. Она зажала отцовский нож коленями, поставив его лезвием вверх.

– К полудню я опять проголодалась, шла через рынок, там жарили кур, и у меня слюнки так и потекли. А денег больше не было. И тогда я… украла яблоко.

Она очистила его отцовским ножом, и это было самое вкусное яблоко на свете. Краденое.

– Запретный плод, – пробормотал Спаситель, думая, что Элла, поглощенная воспоминаниями, его не услышит.

Но она услышала и, соглашаясь, кивнула. В ней всегда были два человека: один погружался в воображаемые миры, а другой за ним наблюдал. Взгляд Эллы упал на нож, и она, словно разгадав его символический смысл, сложила лезвие и сказала:

– Папа берег его для Эллиота.

Эллиот, маленький братик Эллы, умер в утробе матери, а через год на свет появилась заменившая его Элла.

На столе зазвонил телефон, и Спаситель недовольно «чипнул»[7]. Обычно он предоставлял автоответчику записать сообщение, но тут интуиция ему подсказала, что нужно взять трубку.

– Алло! Мадам Кюипенс?.. Да, она у меня. Не волнуйтесь, пожалуйста… Все хорошо… Да, я ей скажу… Договорились.

Элла мгновенно превратилась в испуганную маленькую девочку и, когда Спаситель снова уселся напротив нее, с беспокойством подняла на него большие темные глаза.

– Домой из школы звонили, – предположила она упавшим голосом.

– Именно.

После второго урока из школы позвонили мадам Кюипенс.

– Мама сердится?

– Она пыталась с тобой связаться, она волнуется.

– Я отключила телефон. – Голос у Эллы тоже почти отключился. Зачем мама вмешивается в ее лечение? – Я хотела что-то еще вам сказать, но теперь не помню, – сказала Элла расстроенно.

Это было что-то важное. Ей хотелось вспомнить. А время шло, стрелки на часах двигались. Еще несколько минут, и Спаситель произнесет завершающую фразу: «Остановимся сегодня на этом».

– Мне не нравится, когда мы молчим, – нервно сказала она.

– Молчание помогает яблоку созреть, а слово – упасть.

Африканская пословица.

– Вот! Я вспомнила, что хотела сказать! – воскликнула Элла. – Латинистка объявила, что будет конкурс рассказов!

Элла однажды призналась латинистке, что пишет роман, и даже дала прочитать начало. Мадам Нозьер была единственной учительницей, которая старалась помочь своим ученикам шагнуть за пределы школы и всегда отправляла кого-то из ребят на литературный конкурс журнала «Я читаю».

– Обычно для конкурса пишут максимум восемь страниц на заданную тему, но в этом году все будет по-другому.

Мадам Нозьер не записала на конкурс класс Эллы, но сказала, что желающие могут участвовать индивидуально.

– В каникулы я написала рассказ и отправила его. Председателем жюри будет Одри Малюри, я читала ее книжку, когда была маленькой.

Может, это знак свыше?

– Рассказ победителя напечатают, – прибавила Элла.

– Ты подписалась Эллиотом Кюипенсом?

– Да.

Для нее писатель существовал только в мужском роде.

* * *

На другой половине дома мальчик-второклассник разложил на большом столе в кухне карандаши и черновую тетрадь. Мадам Дюмейе, его учительница, задала на дом несколько примеров на умножение, но Лазарь думал о своем, машинально повторяя про себя «семью восемь, семью восемь», что заодно с «восемью девять» было главной пыткой второклассников. Кончиком карандаша Лазарь постукивал по клетке, где спала хомячиха мадам Гюставия. Но она продолжала спать, уткнувшись носом в опилки.

– Отврат! – объявил Лазарь, обругав то ли домашнее задание, то ли свою жизнь в целом.

И тут он услышал в коридоре шаги. Кто-то шаркал ботинками по полу.

– Жово? – окликнул он, узнав, как ему показалось, походку своего друга, старого легионера.

К шарканью прибавился хрип, и Лазарю стало страшно.

Здоровье у Жово было неважное, но так хрипло он не дышал. Лазарь судорожно сжал в руке линейку. Ему показалось, что сейчас войдет человек с седыми волосами и налитыми кровью глазами и скажет: «Не знаешь, кто я? Я твоя смерть!» Он напал на Лазаря в этой самой кухне в прошлом году. Но такого не могло повториться. Напавший на него Гюг Турвиль сидел в тюрьме. Лазарь встал со стула, не выпуская из рук линейки. В проеме двери появилась фигура – спина сгорблена, руки болтаются, голова набок, рот оскален. Еле движется, волоча за собой одну ногу.

– Гха-а-а.

– Ты кто? – спросил Лазарь дрогнувшим голосом.

– Зомби, – ответил Габен, мгновенно превратившись в долговязого медлительного подростка. – А тебе нужно было вонзить линейку мне в лоб и повертеть как следует, чтобы сделать пюре из мозгов.

– Их так убивают, да? – удивился Лазарь.

– Да. Еще можно стрелой из арбалета в затылок – чпок! Или отверткой в глаз, если что-то мастеришь.

Лазарь постарался не показать отвращения.

– Ты сейчас где?

– В конце первого сезона.

Габен открыл для себя сериал «Ходячие мертвецы».

– Можно я тоже буду смотреть? – попросил Лазарь.

– Давай! Только первый сезон я не буду пересматривать. Но ты и так все поймешь. В городе эпидемия зомби, осталось только несколько нормальных людей. Для них главное – уберечься от укусов, иначе все они тоже станут зомби. Гха-а!

Габен снова превратился в ходячего мертвеца и протянул руки-крючья к Лазарю, собираясь его схватить.

– Я тебя убью! Я тебя убью! – грозил изрядно напуганный Лазарь, размахивая линейкой.