полной отдачей. Не рассчитывая на сколько-либо значительную первую съемку, даже я был обескуражен, когда она оказалась совсем пустой. Старатели же были в ярости – в их представлении два дня вскрышных работ (для которых пришлось снять Кат и Комацу с других участков) и день интенсивной промывки были потрачены впустую. После же моей команды продолжить промывку, ситуация накалилась. Мне доходчиво, т.е. отборным матом, сообщили, что обо мне думают. Что мол, пока люди уродуются на полигонах, Барин подстилается под председателя, дуркует на прииске, от скуки разгуливает с ружьишком непонятно где, для куража гоняет как такси тяжелую технику от полигона к полигону и т.п. Все шло если не к бунту, то определенно – к мордобою. Ничего не оставалась, как только предъявить наиболее авторитетному бульдозеристу промытое в его присутствии золото, заполнявшее весь желобок лотка, что было грубым нарушением режимности. После чего работа возобновилась. Дальнейшие съемки здесь (правда, всего их было две из-за малых размеров россыпи) были рекордными. И я снова стал хорошим.

Соблюдение режимности было фобией нашего председателя, который в остальном никого и ничего не боялся. Любые попытки продемонстрировать ему образцы золота с разных полигонов или ручьев мгновенно обрывались: «Ты мэня в турму посадишь». Его непоколебимая воля вела к успеху; его же упертость наносила вред. Для него не существовало мнений, кроме собственных. На любое предложение, какое бы рациональное оно не было, следовало – «Нэт!». Поэтому для получения его одобрения, приходилось прибегать к уловкам. Так, чтобы получить разрешение на отработку упомянутой выше россыпи, мне пришлось сначала напомнить о якобы некогда данном им распоряжении обратить внимание именно на этот участок, и что якобы его прогноз оказался верен – там действительно выявили россыпь; хотя и богатую, но маленькую. Поэтому есть сомнения в целесообразности ее отработки и дело выносится на его рассмотрение. Вот тут-то и начинался ментальный процесс, отражавшийся на лице председателя. Его попытки вспомнить, когда он отдавал такое распоряжение, сменялись возмущением тем, что кто-то сомневается в целесообразности его решений. В конце концов, добро на отработку россыпи было получено, а председатель был уверен, что все, что связано с этой россыпью исходит именно от него.

Круг моего знакомства с коренными колымчанами был узок. Мое знакомство с ними ограничивалось нечастыми, короткими визитами прииска, во время которых довелось встречаться с хорошо образованными и действительно интеллигентными людьми, что не укладывалось в мое представление о золотом прииске. Бывшие ссыльные, их надзиратели и их дети, жили и работали вмести и только богу известно, какие чувства они испытывали по отношению друг к другу. Кто знает, быть может грань, разделяющая их, стиралась потоком вновь прибывших, давностью и пониманием былых событий. После общения с этими людьми, казалось бы, оторванными от большой земли, странным образом, менялось мировосприятие и понимание происходящего.

История открытия колымского золота и последующего освоения Колымы, о которой я читал раньше, после того как я услышал о ней от одного коренного колымчанина, тоже перестала быть для меня хрестоматийно однозначной, как и роль в ней Билибина и Цареградского. Согласно рассказанной мне версии, основанием предпринятой ими первой экспедиции 1928 года (официально открывшей золото на Колыме) послужил не столько геологический прогноз этих талантливых, тогда еще молодых геологов, сколько факт поступления золота неизвестного происхождения в золотоприёмные кассы приисков Бадайбо на Лене. Это золото было идентифицировано с тем, которое вольные старатели тайно и бесконтрольно мыли еще в царские времена и последующие годы, переправляя его скупщикам в Китай и Маньчжурию. Это же золото, колымского происхождения, служило разменной монетой во время Гражданской войны. Получается, что колымское золото было отрыто в начале прошлого века, а первооткрывателями были неизвестные искатели фарта. Роль же Билибина и Цареградского была действительно велика. Вторая экспедиция, предпринятая ими в 1929 году, позволила оценить масштаб золотоносности Колымы, который оказался колоссальным. Вот на этом богатстве и вырос в последующие годы Колымский Гулаг.

Особенное впечатление произвела на меня встреча с одним китайцем. Повод был печален. Он пытался, впрочем, безуспешно, отправить в Китай тело своего брата, задранного медведем бежавшим от пожара в Якутии. Считалось, что местные, территориально привязанные медведи, не агрессивны. Тогда как, бегущие от пожара, дезориентированные, попавшие на чужую территорию звери опасны. Действительно «приписанные» к нашей артели медведи агрессии не проявляли. Помимо упомянутого большого медведя, в районе ручья Три Медведя (по странному совпадению) обитала медведица с двумя медвежатами. Был еще недоросль 2-3 лет, державшийся в стороне от людей, но проявлявший живой интерес к их деятельности. За ним числились набеги на оставленное без присмотра имущество; однажды проникнув в кабину новенького С-130 (гордости артели) он изодрал сиденья, искорёжил рычаги и вырвал приборную доску. Его также подозревали в пропаже поросят, которые содержались в загоне, а днем выпускались кормиться подножным кормом, в расчете перейти к концу сезона на свиной рацион. Поголовье поросят, периодически безнадзорно забегавших в тайгу, постепенно редело, а виновник так и не был установлен с достоверностью. Я же не припомню свинины в нашем меню. Тем не менее, посягательств на жизнь людей со стороны медведей не наблюдалось. Единственное, что требовалось для безопасности, это избегать неожиданных встреч, оповещая о своем присутствии шумом. Я, пересекая владения медведицы, которая считалась наиболее опасной, пел.

Говорили, что история китайцев на Колыме началась с острова Даманский, в 60-х годах, когда их толпами гнали колонизировать необитаемый, тогда еще советский, остров. Пограничники их выдворяли. За послушание советским властям, свои их и расстреливали тут же на границе. Решением стало создание китайских сельскохозяйственных спецпоселений в районе поселка Эльген, чему сами отловленные китайцы были только рады. Позже, в 69 году, когда конфликт на Даманском перешел в фазу вооруженного противостояния, к колонизаторам присоединили и пленных. Решение было идеальным – средств на содержание и охрану не требовалось; территория обживалась и развивалась. Семена были брошены в благодатную почву некогда столицы женского Гулага, и уже в 70-х по Колыме бегали русскоговорящие китайчата с русскими именами.

Меня удивило, что упомянутый выше китайский товарищ, пустивший глубокие корни на Колыме и довольный судьбой, подумывал о возвращении на родину, потому что видел там больше перспектив для развития личности и собственного дела. Это вызывало недоумение, поскольку китайская личность в моем представлении ассоциировалась только с именем Мао-Цзэдуна, а перспективы сводилась к Культурной Революции и ее последствиям. Его рассказ о том, что его родственник в Китае обзавелся землей, на кооперативных началах ее обрабатывает, и на собственном грузовичке развозит свою продукцию по частным лавочкам, круто