Не знаю, кого в этом винить. То ли излишнюю храбрость после выпитого шампанского. То ли внезапное и поглощающее чувство безопасности после пережитого стресса. То ли гремучую смесь из взгляда, голоса и запаха. То ли ямочку на его правой щеке.

Но я нажимаю на кнопку и распахиваю дверь подъезда.

Он стоит там же, где я его и оставила. Руки в карманах куртки, смотрит куда-то вверх. Опускает взгляд на писк домофона, и мы таращимся друг на друга.

— И что ты делаешь? — спрашиваю.

Он снова смотрит наверх, потом на меня, мнётся, хмыкает, но отвечает:

— Жду, когда загорится свет в какой-нибудь квартире, чтобы убедиться, что ты точно добралась до дома.

— Ммм. Мои окна выходят на другую сторону.

— Вот подстава, — тихо смеётся себе под нос, а я с трудом сдерживаю улыбку. — Эй, а ты что делаешь? Только не говори, что это не твой подъезд и ты специально в него зашла, чтобы я никогда не узнал, где ты живёшь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Такое срабатывало лет десять назад, да. Но потом везде поставили домофоны. А зачем тебе знать, где я живу?

— Ну как, — пожимает плечами. — Я бы кидал камешки в стекло, чтобы привлечь твоё внимание.

— Я живу на седьмом этаже.

— Да блин, что ж такое?! — в сердцах восклицает он, крутит торсом и бьёт носком ботинка снег. — Почему в кино это так просто?!

Я не выдерживаю и смеюсь, он смеётся в ответ, и мы снова встречаемся взглядами.

— Послушай, — прерываю неловкое молчание я. — Сейчас без двадцати двенадцать, и ты уже наверняка не успеешь на своё застолье. Встречать Новый год в пустом чужом дворе — однозначно дурацкая идея, и я подумала, может… ты поднимешься ко мне? — Указываю ладошкой за спину. — Просто переждать, — добавляю поспешно. — Через час транспортная засада закончится, и ты сможешь поехать к семье. У меня тепло и есть винишко. Обсудим творчество американских писателей двадцатого века. Что… что скажешь? Ну, если хочешь, конечно…

Он внимательно смотрит на меня, будто пытаясь прочесть на моём лице все самые потаённые секреты, которые я пока удачно скрываю даже от самой себя.

— Очень щедро с твоей стороны. Ты уверена, что спрашиваешь не просто из вежливости и не потому, что чувствуешь себя обязанной? И не мечтаешь на самом деле, чтобы я отказался? Потому что я бы не хотел отказываться.

— Не отказывайся.

Ещё один пронзительный взгляд, потом он улыбается, кивает и медленно идёт в мою сторону. Я держу дверь подъезда открытой, но он перехватывает её рукой за моей спиной и пускает меня внутрь первой.

— Признайся, ты ведьма, — вдруг говорит, поднимаясь за мной по ступеням. — И поболтать о литературе — всего лишь предлог, чтобы заманить меня к себе. А потом будет полуночное жертвоприношение с оскоплением или обезглавливанием, и я даже не знаю, что хуже.

В лифте достаточно светло, и я могу наконец рассмотреть его.

Я так-то не самая хрупкая девушка в мире, но он значительно выше меня, на полголовы минимум. Тёмные волосы модно подстрижены, блестят застрявшими снежинками. Глаза вовсе не чёрные, как мне сначала показалось, а карие и вроде без магических опций, зато ресницы — мне б такие. Широкая мужественная челюсть и высоченные, чётко очерченные скулы, будто его лицо вылепил талантливый скульптор. А ещё лёгкая щетина — такая, что хочется немедленно проверить, насколько она мягкая.

Может, это чары теперь уже отчётливого, густого древесного аромата со сладкими нотками, но мне кажется, что он безнадёжно красивый.

Деликатно покашливает, давая понять, что я слишком долго его изучаю, и я поспешно перевожу взгляд на рекламные объявления за его спиной, стыдливо пряча улыбку.

Уже на этаже я судорожно вспоминаю, что так и не заправила сегодня постель, в раковине скопилась грязная посуда, а на крючках в ванной висят лифчики, но отступать поздно. Я тащу домой мужика, очень красивого мужика, с которым познакомилась десять минут назад и о котором вообще ничего не знаю. Есть ли смысл стыдиться грязных чашек?

Молча открываю дверь, включаю свет в прихожей, на ходу скидываю обувь и бросаю сумку на пуф. Шарф, пуховик и толстый колючий свитер отправляются на стоящий в узком коридоре велосипед. Одёргиваю оставшуюся на мне тельняшку, когда вижу на ней небольшое, но очень непривлекательное пятнышко от кетчупа. Классическая растяпа — обляпалась Сонькиными закусками и даже не заметила! Быстро заправляю край тельняшки с пятном в джинсы и только после этого наконец-то смотрю на гостя.

Под его красной курткой — клетчатая рубашка и футболка, и, бог мой, он прекрасно сложен: широченные плечи, узкие бёдра, стройные ноги. Не удивлюсь, если там ещё и кубики пресса прилагаются, чёрт.

Слишком красивый.

Слишком не моего уровня.

Потому что я — это я. Объективно обычная. Так-то вроде и не страшненькая от природы, но не делаю совершенно ничего, чтобы, как говорят, подчеркнуть достоинства. Хожу в заношенных джинсах, верчу на макушке гульку из скучных русых волос. Не крашусь, губы не колю, ногти не наращиваю, спортом не занимаюсь, модельных параметров не имею. Зато боженька не обделил слабыми руками, широкими бёдрами, растяжками и целлюлитом, спасибо ему большое.

Да моя внешность настолько заурядная, что даже если бы я выкладывала в инстаграм голые фотографии, прикрывая сосочки чёрточками, никто бы не обратил внимания. Впрочем, я не проверяла, удачно удалившись из всех соцсетей лет пять назад.

Умом я понимаю, что выгляжу как нормальная человеческая женщина, а мужчины, они же за первые миллисекунды решают, да или нет, и если да, то зачем стесняться? Вот и не стесняюсь обычно, но сейчас рядом с таким красавцем эта моя внешняя заурядность кажется какой-то чересчур очевидной, а вся уверенность в себе стремительно тает.

Беру его куртку и с особым пиететом вешаю на велосипед.

— Гостевых тапочек у меня нет, — сообщаю внезапно таким тоном, будто постояли в коридоре и хватит, пора бы и честь знать.

— Ладно, — спокойно отзывается он, но почему-то совершенно не спешит одеться и уйти. — Я справлюсь.

— Руки можно помыть там, — указываю на дверь ванной в конце коридора. — Я буду на кухне.