В тот вечер Шону не терпелось совершить еще один вояж по городу, но Луиза хотела сесть за дневник и надписать почтовые открытки знакомым.

– Ты же пойдешь со мной выпить, правда? – спросил он меня.

Мы пробрались по людным улочкам к набережной и барам у воды. Поеживаясь от холода, от зимнего океанского ветра, я вытащила из кармана куртки тюбик с бальзамом для губ.

– Можно и мне немножко вот этого вот? – спросил Шон.

Это был настолько банальный подкат, что я даже ничего не поняла. Не поднимая глаз, протянула ему тюбик. А он, вместо того чтобы взять его, наклонился и поцеловал меня.

После этого первого поцелуя я влюбилась в Шона быстро – и по уши. Это было в конце января 1999 года. Мне было двадцать четыре, ему – двадцать два. У него был этакий тягучий «рабочий» австралийский акцент, честные голубые глаза, уголки которых собирались морщинками при улыбке, и все его тело складывалось пополам, когда он хохотал. Вместе с Луизой и Сашей, студентом-юристом из Сиднея, мы поехали вначале в Гранаду, а потом, на пароме, дальше – в Марокко. Но Саша расстался с нами в Эс-Сувейре, чтобы вернуться к занятиям, а Луиза к тому времени, как мы направились обратно в Лагос, решила, что трое – это слишком много.

Мы с Шоном еще несколько месяцев продолжали путешествовать вдвоем, зигзагом по Европе, ведя путевой дневник. Из Португалии в Австрию, потом в Словению. Из Любляны я хотела короткой дорогой отправиться в Италию, но Шон там уже побывал, и ему интереснее были Нидерланды – в шестнадцати часах пути.

Дождливым днем мы стояли на вокзале словенской железной дороги с собранными рюкзаками, но все никак не могли договориться, куда держать путь дальше.

– Голландские яблочные блинчики, кофейни, чипсы с майонезом поздним вечером, – не сдавался Шон.

– Паста и пицца. Ла дольче вита. Прямо здесь, – указывала я куда-то, где, по моему убеждению, должна была быть Италия. – Я практически ощущаю ее вкус.

– Пасту с пиццей можно добыть где угодно. Давай же, соглашайся, я угощу тебя «Хайникеном»!

– А что, если нам положиться на удачу и предоставить решать расписанию? Пусть за нас выбирает Любляна!

– Договорились, – ухмыльнулся Шон и сцапал меня за руку, поглаживая большим пальцем внутреннюю сторону запястья.

Мы вместе вышли на платформу и подняли глаза к табло, на котором черные и белые названия отправляющихся поездов крутились, медленно складываясь, буква за буквой. Третья – С, вторая – М, пятая – А, последняя – М… Ближайший поезд через час уходил в Амстердам.

В июне мне надо было возвращаться к работе – учить дайвингу на Карибах, а потом начинать подготовку к защите докторской степени в Калифорнийском университете в Санта-Крузе. У Шона была рабочая виза в Ирландию. В Праге мы сели на поезд, который должен был в Нюрнберге разделиться, но первую часть пути мы могли проделать вместе.

Ночью Шон встал, чтобы пойти в туалет. Я снова уплыла в сон, не сознавая, что купе заперли и Шон остался снаружи. И проснулась одна в Нюрнберге в половине четвертого утра.

С колотящимся сердцем я ринулась к двери вагона. Высунулась наружу, во тьму, ища Шона. Посмотрела влево, вправо, оглянулась назад, в тамбур. Меня так и подмывало спрыгнуть, моя ступня уже зависла в воздухе, хоть я и почувствовала, что поезд уже пошевеливается и поскрипывает, готовясь к отправлению.

Шон нашел меня как раз в тот момент, когда состав трогался с места. Он бегал взад-вперед по платформе, выглядывая меня. Тяжело дыша, отжал закрывающиеся двери для торопливого поцелуя.

– Я люблю тебя!

Прозвучал свисток кондуктора, и двери захлопнулись. Мы выкрикивали друг другу слова прощания, прижимая ладони к запотевшему стеклу. Шон бежал рысцой по платформе – точно в сцене из старомодного романтического кино.

Я звонила Шону из ржавеющих телефонных будок на островах Синт-Эстатиус и Саба, мы писали друг другу письма, посылали открытки. Мы заговаривали о том, чтобы пожениться, – пока время и расстояние не развели нас, и в конце августа, после семи месяцев вместе, мы расстались.

Но меньше чем через два года снова сошлись, как только сумели сделать разделявшее нас расстояние чуть короче. Шон вернулся домой, в Мельбурн, а я для своей диссертации выбрала тему «Развитие умения нырять у исчезающего вида – австралийских морских львов». Я чувствовала себя счастливицей – поскольку мне достался такой интересный исследовательский проект; счастливицей – поскольку мне удалось (едва-едва) наскрести денег на его финансирование; счастливицей – поскольку теперь получила возможность видеться с Шоном.

В июне 2001 года я перебралась из Санта-Круза на остров Кенгуру, где могла через каждые несколько уикендов наезжать в Мельбурн, а все остальное время проводить в уединенной колонии морских львов на суровом Южном побережье.

В Мельбурн я прилетела с абсурдно большим багажом: толстые черные парусиновые мешки для отлова детенышей, весы-безмены и рулетки, карандаши и желтые непромокаемые полевые блокноты. Я перекладывала из руки в руку неподъемные сумки и боролась с синдромом смены часовых поясов, когда завернула за угол аэропорта и увидела Шона; он ждал меня, одетый в костюм и улыбающийся. «Здрассте, Мисс!» В тот вечер он повел меня ужинать в «Блю Трейн», бар под звездами и с видом на город и реку Ярра. Мы ели, пили, смеялись и разговаривали о своих приключениях в Европе. Когда мы добрались до его квартиры, Шон, возможно, планировал поспать на диване. Но я сказала ему, что в этом нет необходимости.

«Когда движешься, как медуза, ритм ничего не значит, – ты движешься вместе с потоком, ты не останавливаешься».

Из автомобильного стерео с трудом пробивались звуки Brushfire Fairytales Джека Джонсона. Магнитола была такая древняя, что в ней была кассетная дека, и мне пришлось переписать на кассеты кучу компакт-дисков. Мой исследовательский бюджет был скуден, и Шон помог мне добыть подержанный «мицубиси-магну» 1987 года у друга его старшего брата, жившего в Мельбурне. Днем раньше я выехала из квартиры Шона, одна, загрузив на заднее сиденье и в багажник свое снаряжение и сумки; ночь я провела в Бордертауне, едва въехав в Южную Австралию. Затем я продолжила путь к мысу Джервис, прежде чем сесть на паром, который отвез меня через влажный ветреный пролив Бэкстейрс-Пэсседж на остров Кенгуру.

Поскольку на острове не было ни уличных фонарей, ни машин, ни домов в пределах видимости, зимняя тьма обволокла меня со всех сторон. Густые рощи эвкалиптовых деревьев выгибались арками над Хог-Бэй-роуд, их длинные тонкие стволы отсвечивали серебристо-голубым в лучах моих фар.

Я никогда не была на острове Кенгуру и не представляла, чего от него ожидать. Но мне очень нравилось открывать новые для себя новые уголки, нравилось собственное общество, и собственная «бездомность» не вызывала у меня дискомфорта. Когда мне было четырнадцать, родители повезли нас на летние каникулы в Соединенное Королевство, – я тогда впервые выехала за пределы Калифорнии. После этого я ездила на каникулы еще в Канаду и Мексику. Но папа и оба моих дяди учились за границей, они и подбили меня провести третий курс обучения в Сиднее. Вот тогда-то мною всерьез овладела жажда странствий. С тех пор я всегда старалась путешествовать как можно больше.