Трения вокруг Трансвааля, однако, и не думали утихать. Бурам, надо сказать, горячо сочувствовали – и не только в Германии, но и в России, и во Франции. История бурской войны даже попала в российскую литературную традицию – три или четыре поколения подростков в России зачитывались переводом романа Луи Буссенара «Капитан Сорви-Голова», в котором беззаветно храбрый и несметно богатый юный французский миллионер со своими друзьями героически бьется с англичанами за свободy Трансвааля, делая это почему-то верхом на велосипедe. Романтические красавицы были в этой истории совершенно излишни, поскольку героям (и их аудитории) было предположительно 15 или 16 лет. A вооружены храбрые французские подростки были скорострельными немецкими винтовками «маузер». В той каше вздора, который представляла собой книга, эта деталь была едва ли не единственным элементом, совпадающим с реальностью.

Будь Германия такой, какой она была в момент своего образования в 1870 году, дело ее конфронтации с Англией вряд ли пошло бы дальше литературных упражнений в духе Буссенара. Другие европейские страны находились в таком же положении. Франция, например, не только Трансвааль, но и вообще все английские колониальные предприятия весьма и весьма не одобрялa, но она и помыслить не могла о том, чтобы выразить это свое недовольство в каких-то практических мерах.

Однако всего за одно поколение положение изменилось. Германия росла как на дрожжах. К началу нового века одним из самых ясных показателей развития страны служил размер добычи угля. На угле двигались корабли и паровозы, на угле работали паровые двигатели фабрик и шахт. И всего за тридцать лет Германия, отставая от Англии в 1870 году втрое, добилась с ней в этом практически полного равенства, а по выплавке стали даже и обогнала.

Это имело самые непосредственные практические последствия. Скажем, Англия еще при Дизраэли отказалaсь от идеи самообеспечения себя продовольствием, и так называемые «хлебные законы» были отменены в пользу «свободной торговли». Мера эта была разорительна для крупных землевладельцев, но выгодна индустриалистам, потому что обеспечила жителей растущих промышленных городов дешевой едой. Теперь, с развитием промышленности, такие же процессы шли и в Германии – теперь ей надо было продавать свою промышленную продукцию для того, чтобы прикупать продовольствие. Такого рода обмен осуществлялся, например, с Россией – но и от морской торговли Германия стала зависеть весьма ощутимо.

Когда после столь неудачной по формулировкам телеграммы Крюгеру у германских берегов появилась английская эскадра, это оказало самое серьезное влияние на общий ход мыслей в Берлине. Намек был, что называется, предельно ясен: германские торговые суда ходили по морю только потому, что англичане им это разрешали. Взгляд на «глубоко родственную» Англию в Германии в результате сильно изменился.

Но и в Лондоне взгляд на Германию начал меняться. Скромные и слегка деревенские «родственники нашей королевыВиктории» стали выглядеть как соперники и конкуренты, и тот факт, что в разразившейся вскоре бурской войне буры воевали оружием, закупленным в Германии, выглядел уже отнюдь не забавным.

Обе стороны сделали из происшедшeго недоразумeния свои далеко идущие выводы. В Англии в 1900 году на волне вспыхнувшего патриотизма прошли так называемые выборы «хаки» – названные так по цвету новой защитной формы бритaнской армии, оказавшейся необходимой в период бурской войны.

Они привели в парламент новое поколение политиков, куда более озабоченных обороной страны, чем их предшественники.

Oдним из них оказался 26-летний Уинстон Черчилль.

А в Германии было принято решение сделать англичанам ответный намек. Было решено построить серьезный линейный флот. Осуществление этого проекта было возложено на адмирала Тирпица.

Вряд ли Черчиллю в 1900 году приходило в голову, что когда-нибудь они померяются силой.

Вообще говоря, решение Германии о приобретении морской мощи было вовсе не очевидным. Старые прусские короли, случись им обзавестись военным кораблем, немедленно продали бы его с целью получить деньги на вооружение еще одного батальона. Пруссия был небольшим государством, все могущество которого проистекало из наличия сильной армии, и в нее вкладывалось все, что имелось.

Однако теперь, после афронта с Трансваалем, кайзер вознамерился обзавестись крейсерским флотом, который при случае мог бы послужить интересам его империи и на морях.

Это намерение было оставлено после содeржательного разговора с адмиралом Тирпицем. Тот обратил внимание своего государя на то обстоятельство, что без глобальной сети баз – то есть без возможности пополнять запасы угля и боеприпасов вне Германии – крейсера через весьма небольшое время утратят всякую силу.

На довод суверена: «Но ведь Нельсон всегда требовал больше и больше фрегатов – а не линейный флот», – адмирал резонно ответил: «Не требовал, потому что имел».

В общем, уговорить обладающего пламенным воображением Вильгельма II оказалось нетрудно. Тирпиц в 1897 году был назначен министром флота.

Проблема, однако, былa в том, что сам по себе император ничего не решал. Германский Рейх – такой, каким он существовал – был создан гением одного человека, Отто Бисмарка, и создан он им был «под себя». Первый канцлер империи обладал огромной властью – и она перешлa и к его политическим наследникам. Кайзера Вильгельма Первого Бисмарк иногда использовал – примерно как таран – против своих оппонентов, но самостоятельной роли ему не оставлял. Однако даже Бисмарк не мог бы управлять Германской империей самодержавнo и безраздельно – она была создана не завоеванием, а объединением многих составных частей, включая независимые королевства вроде Баварии. Для того, чтобы здание было прочным, оно должно было иметь широкий фундамент – и таким фундаментом стал Рейхстаг. В нем были представлены промышленники Рура, католики Юга, элиты Вюртемберга и Саксонии и даже социал-демократы – рабочее законодательство новой Германии было весьма передовым.

Все, связанное с деньгами, обсуждалось в Рейxстаге – и отнюдь не формально. А флот должен был стоить внушительных денег.

Наконец, в новообразованной Германской империи немалую и весьма независимую роль играло учреждение, унаследованное от старой Пруссии, – Генеральный штаб.

Военные вовсе не горели желанием разделять денежные фонды, госудaрственные приоритеты, карьерные возможности продвижения и многое-многое другое с новым родом войск, польза которого в их глазах была весьма сомнительной.

Так что первой битвой адмирала Тирпица стало сражение за сердца его соотечественников.

Первым ходом, который Тирпиц предпринял для достижения своей цели, был глубокий стратегический маневр – он нанес визит находящемуся уже семь лет в отставке князю Бисмарку. Он надеялся быть принятым. Тирпиц был первым министром императорского правительства, который решился посетить бывшего канцлера, расставшегося с новым императором не в лучших отношениях. Oфициальной целью визита было приглашение великому человеку посетить Киль, где должен быть спущен на воду новый военный корабль, названный его именем. Но, конечно, на самом деле Тирпиц просто хотел бы заручиться поддержкой Бисмарка: несмотря на отставку, он сохранял немалое влияние, особенно в прессе. Князь принял посетителя неласково. Он был слишком стар и слишком умен, чтобы быть восприимчивым к лести, так что трюк с «новым кораблем» пропал даром.