— Огонь! Не прекращать огонь!

Блокпост стрелял. Возле Леварта, привалившись к нему плечом, жарил из пэкаэма младший сержант Крючков по кличке Крюк. За ним, делая размах, как изваянный греческий дискобол, рядовой Луговой бросал на предполье ручные гранаты. На глазах Леварта он получил пулю прямо в лоб. Кровь из затылка брызнула на целый метр фонтанной струей.

— Аллах-у акбар! Аллах-у акба-а-а-а-ар!

— Я «Нева», я «Нева»… — повторял срывающимся голосом Коля Синицин, покачиваясь над радиостанцией, как иудей над Талмудом. — Ноль-первый, как меня слышишь? Я «Нева»…

— Аллах-у акба-а-а-а-ар! Марг бар шурави!

Коля Синицин перестал говорить, начал всхлипывать, качаясь все быстрее и быстрее. Крюк возился с заклинившим пэкаэмом. Валун стрелял и кричал. Разорвавшаяся граната обсыпала их песком и гравием, крики атакующих стали громче. Алеша Панин оторвал окровавленную щеку от приклада и смачно сплюнул.

— Хуево, ребята, — суммировал он. — Ей-богу, мы в глубокой жопе.

Действительно, казалось, что не выживут. Но они выжили.

Спасение, как ни странно, принесли им не «Крокодилы», штурмовые вертолеты МИ-24. Они появились позже, не намного, впрочем, опережая танки и БМП бронегруппы, которая шла с подмогой из-под Чарикара. Спасение пришло со стороны конвоя, откуда ее меньше всего ожидали. Их спасла, казалось, дотла сожженная, напрочь разбитая и уничтоженная нитка. «Урал», замыкающий колонну, отстал на Саланге и на место засады прибыл с опозданием. «Урал» на кузове вез смонтированную зушку. Скорострельное зенитное орудие ЗУ-23 с двумя соединенными стволами. Двадцатитрехмиллиметровые снаряды со стволов зушки первым делом перепахали обочину с правой стороны дороги, быстро очищая ее от моджахедов с базуками. Потом артиллеристы повернули стволы налево, на душманов, которые были на предполье заставы. И перемешали их с гравием. Перемешали, можно сказать, на настоящую однородную массу, как фарш для пельменей. А потом со скоростью две тысячи выстрелов в минуту, лупили по убегающим, пока не перегрелись стволы. Но, прежде, чем стволы перегрелись, над заставой уже грохотали МИ-24, а горы затряслись от разрывов нурсов, которые они выстреливали. Леварту не суждено было видеть ни прилета вертолетов, ни ракет. Взрыв последнего выпущенного в блокпост снаряда из РПГ, тот самый взрыв, который искалечил младшего сержанта Крючкова, бросил Леварта на камни с таким разгоном, грохнул его с такой силой, что он рухнул в неподвижность и темноту, погрузился в небытие и утонул в нем. Окончательно и бесповоротно.

Когда пришло подкрепление, с заставы «Нева» на собственных ногах сошли семь солдат, в том числе старший прапорщик Панин и Валун — сержант Валентин Харитонов. Девятерых снесли на носилках. Среди них — радиста Колю Синицина, целого, но в тяжелой контузии. Травмированного настолько сильно, что это обеспечивало ему дембель. Крюка, который потерял руку по локоть, естественно, демобилизовали тоже. Леварт попал в медсанбат в Баграме, где ему диагностировали сотрясения мозга. Сотрясение мозга дембель не обеспечивало. Нападение на заставу, как вскоре донесли осведомители ХАД, осуществил со своим отрядом Тарик Саид Кадир, подчиненный группировке Джамиати Ислами, которая сотрудничала с пакистанской разведкой. А так как, по свидетельству одного из осведомителей, опорный пункт Тарика Саид Кадира, должно быть, находился в деревне Хоранджарик, деревню Хоранджарик обстреляли и разбомбили штурмовики Су-25, не оставив от нее камня на камне. Тремя днями позже ХАД обвинил в нападении на заставу моджахедов муллы Абдурабуллаха, одного из подчиненных Гульбеддина Хекматияра из группировки Хезби Ислами. А поскольку активную поддержку мулле Абдурабуллаху, должно быть, оказывала деревня Шаран Карз, деревню Шаран Карз подвергли обстрелу осколочно-фугасными ракетами из установки БМ-21 «Град», не оставив от нее даже маленького кусочка глины. Чуть позже ХАД расстрелял своего информатора. Ибо оказалось, что он выдвигал ложные обвинения, поскольку имел с жителями обеих деревень конфликты личного характера. Нападение же на заставу в действительности было делом временно ни от кого не зависимого полковника Мунавара Рафи Хафиза, время от времени базирующегося в кишлаке Шиндсарай. Однако, поскольку тем временем собралось много совсем новых и свежих нападений на посты, и в канцеляриях царил неописуемый бардак, логистика засбоила, и кишлак Шиндсарай позабыли разбомбить. Вместо этого штурмовики Су-17 сбросили бомбы на миролюбиво настроенную деревню Мираб Хель, которая была совершенно ни при чем. И перемешали ее с землей. Перемешали, можно сказать, на настоящую однородную массу, как фарш для пельменей. Разрушению подверглись даже окрестные скальные утесы и барельефы на них, которые помнили еще Селевкидов.

Тем временем Павел Леварт вышел из госпиталя.

А жители деревень, как обычно, согнали в кучу разбежавшихся баранов. Как обычно, похоронили убитых родных и знакомых. И, как обычно, начали отстраиваться.

От рева турбореактивных двигателей затрясся весь дом. С расположенной невдалеке взлетной полосы как раз поднимался и круто шел вверх штурмовой истребитель-бомбардировщик Су-25, издалека узнаваемый по коротким крыльям и элегантной фигуре. Дежурный с погонами сержанта поднял взгляд, отложил прочитанный журнал «Знание-сила». На столике лежали еще «Кругозор», «Искатель» и «Рыболов-охотник». Леварт подождал, пока стихнет рев двигателей.

— Прапорщик Леварт, пятая рота третьего батальона сто восьмидесятого полка…

— В курсе, — прервал его дежурный.

Потом зевнул так, что даже челюсть затрещала.

Посмотрел на часы.

— Раньше прибыли, — констатировал он. — Это хорошо. Товарищ майор человек пунктуальный, и от других требует пунктуальности. Если б опоздали, для конвоя это хреново б кончилось, а вы… Подожди, подожди, а где вообще ваш конвой, прапорщик? Это они должны были доложить о вашем приводе, а не вы. Где они? Вы что — сами пришли или как?

— Конвоиры, — пожал плечами Леварт, — сразу за госпиталем выбросили меня из УАЗа. И уехали, приказав явиться сюда самому. Предупредили, что за опоздание или, не дай бог, неявку…

— Надерут задницу и выбьют зубы, — закончил сержант, кивая головой. — Эх, обнаглел народ, уже ничего ему не надо, только самоволка, бабы и водяра. Но это хорошо, что ты их послушал, братан. Они слов на ветер не бросают. Надрали бы тебе задницу как пить дать.

Леварт проигнорировал тот факт, что сержант свободно перешел на «ты». Профессиональные сержанты обычно считались более важными, чем прапорщики, и с трудом соблюдали иерархию. К тому же этот сержант служил в специальном отделе и мог позабавиться светской беседой с кем-то, кто, мало ли, через минуту может выйти из этого здания в качестве арестованного.

— Вообще, это хороший знак, — сержант словно читал его мысли. — Я имею в виду для тебя. Были бы на тебя какие-то серьезные зацепки, одного не пустили бы, в наручниках привезли бы. А так — обычное собеседование, ничего больше. Так что, братан, не нервничай. Посиди вот там на стуле. В первый раз попал к особистам?

Леварт сделал двузначную гримасу. Особистов, сотрудников отделов особого назначения контрразведки и КГБ, приходилось ему терпеть, как всем в Афганистане, в основном во время обысков, которые в жаргоне называли шмонами и целью которых было обнаружить ценные трофеи, предметы страстного желания, обмена и торговли, иногда ужасающе огромных масштабов. Это касалось в основном валюты, долларов, ну и героина и гашиша, а также предметов западной роскоши. Обладание таковыми специальные службы расценивали не только как доказательство совершенного грабежа, но и, в общем-то, справедливо видели в этом угрозу того, что может поколебать основы социалистическо-интернационального сознания армии. Строевые офицеры, как правило, исключались из унизительной процедуры потрошения личных вещей, но прапорщиков не щадили. Ему самому пришлось когда-то давать исчерпывающие объяснения по поводу авторучки «Паркер», в общем-то, собственной, привезенной с гражданки. Это был подарок девушки, которая работала в отделении «Интуриста» на Садовой.