— Ох, батюшки! — сказала миссис Файн. Совершенно очевидно, что она ни слова не поняла, но эта женщина, у которой три вежливых мальчика закончили Пенсильванский, умела только улыбаться и ободрять, улыбаться и ободрять. — Судя по всему, это… нечто!

— Еще какое, — сказал я. — Но у меня, кажется, проблемы. — И я рассказал, какая неприятность случилась у меня с программой «Добро пожаловать домой, паря». — По-моему, выдра думает, что я тусуюсь с албанцами. А я сказал — «с разными итальянцами».

— Покажи-ка мне свой эппэрэт. — Она подняла очки на лоб, и я увидел нежные шестидесятилетние морщинки, от которых лицо ее стало таким, каким его изначально и запланировала природа, — всеобщим утешением. — Код ошибки ИТ/УК-РГ/ФЛАГ, — вздохнула она. — Ох, батюшки, дитятко. Тебя пометили флажком.

— Но почему? — закричал я. — Что я сделал?

— Тш-ш. Давай-ка перезагрузим эппэрэт. Попробуем программу заново.

И она попробовала, но раз за разом на экране появлялись застывший выдренок и сообщение об ошибке.

— Когда это случилось? — спросила она. — О чем тебя спрашивала эта тварь?

Я замялся — пред лицом американской спасительницы моего семейства я был совсем голый.

— Как звали итальянку, с которой у меня был роман.

— Так, отмотаем назад, — сказала Нетти. Решать проблемы она умеет как никто. — Когда выдра попросила тебя подписаться на «Нас теперь не остановишь!», ты подписался?

— Да.

— Хорошо. А Кредитный рейтинг у тебя какой? — Я сказал. — Отлично. Я бы на твоем месте не беспокоилась. Если остановят в аэропорту, дай им мои координаты и скажи, чтобы связались со мной срочно. — Она загрузила координаты в мой эппэрэт. Обнимая меня, почувствовала, как стучат друг об друга мои дрожащие коленки. — Ой, миленький, — сказала она, и теплая племенная слеза скатилась с ее щеки на мою. — Не переживай. Все будет хорошо. Ты посмотри на себя. Креативная экономика. Надеюсь только, у твоих родителей высокий Кредитный рейтинг. Уехали аж в Америку — и ради чего? Ради чего?

Но я переживал. Как тут не переживать? Меня, блядь, пометила какая-то выдра! Господи Иисусе. Ладно, расслабимся, насладимся последними двадцатью часами годичной европейской идиллии и, пожалуй, напьемся до соплей каким-нибудь красным кислым монтепульчано.

Последний римский вечер, дневничок, начался как обычно. Очередная вялая оргия у Фабриции, с которой у меня был роман. Я лишь слегка подустал от этих оргий. Как все ньюйоркцы, я за недвижимость душу продам; меня восхищают эти выстроенные туринцами апартаменты конца девятнадцатого века на утыканной пальмами пьяцце Витторио, с солнечными видами на Альбанские горы, зеленеющие вдалеке. В последний вечер у Фабриции предсказуемо собралась толпа сорокалетних, богатенькие дети режиссеров с «Чинечитты», которые ныне временами пописывают сценарии для деградирующей РАИ (когда-то крупнейшего в Италии телевизионного концерна), но в основном транжирят тающие родительские наследства. Вот что восхищает меня в моложавых итальянцах — постепенная утрата амбиций, признание того, что лучшее уже позади. (Итальянская Уитни Хьюстон спела бы: «Я считаю, родители — наше будущее».) Этот изысканный упадок способен многому научить нас, американцев.

Я с Фабрицией всегда робею. Я знаю, что нравлюсь ей лишь потому, что «занятный» и «забавный» (читай: семит), а кроме того, местные мужчины уже давненько не грели ей постель. Но теперь, продав ее выдре из ДВА, я волновался: вдруг Фабриции грозят неприятности? Итальянское правительство единственное в Западной Европе до сих пор лижет нам жопу.

Так или иначе, весь вечер Фабриция вешалась мне на шею. Сначала она и какой-то жирный британский киношник по очереди целовали меня в веки. Потом она углубилась в яростный итальянский чат по эппэрэту и, сидя на кушетке, раздвинула ноги, мигнув мне неоновыми трусиками, из-под которых явственно торчала средиземноморская мохнатка. Прервав сексуальные вопли и яростный стук по клавиатуре, она заметила мне по-английски:

— За время нашего знакомства, Ленни, ты стал больше похож на декадента.

— Стараюсь, — промямлил я.

— Старайся лучше. — Она захлопнула ноги, отчего я едва не умер, и продолжила свою эппэрэтную наступательную операцию. Я хотел еще раз пощупать эти элегантные сорокалетние груди. Я повращал тазом и похлопал ресницами (то есть обильно заморгал), пытаясь с некой дозой иронии Восточного побережья изобразить какую-нибудь сладострастную приму «Чинечитты» 1960-х. Фабриция моргнула в ответ и сунула руку в трусики. Спустя пару минут мы открыли дверь в ее спальню, где в укрытии за подушкой обнаружили трехлетнего мальчика, окутанного дымом из гостиных.

— Блядь, — сказала Фабриция, глядя, как малолетний астматик ползет к ней по кровати.

— Mama, — прошептало дитя. — Aiuto me[10].

— Катя! — завопила она. — Puttana![11]Она должна была с ним сидеть. Погоди, Ленни. — И она отправилась на поиски украинской няньки, а малыш заковылял следом в облаке как из голливудской дымовой машины.

Я вышел в коридор, напоминавший зал прибытия аэропорта Фьюмичино: пары встречаются, приходят вместе, исчезают в комнатах, выходят из комнат, поправляют блузки, подтягивают ремни, расходятся. Я вынул свой устаревший эппэрэт с ретрокорпусом «грецкий орех» и пыльным экраном, размеренно мигавшим данными, — может, тут где-нибудь есть Преимущественные Индивиды, мой последний шанс найти новых клиентов для Джоши, моего босса, ибо за целый год я добыл ему целого одного, — но никаких лиц на экране не отразилось; недостаточно, выходит, знамениты. Как бы известный Медиасамец, болонский визуальный художник, вживую угрюмый и застенчивый, наблюдал, как его подруга нелепо кокетничает с человеком, который явно добился меньшего. «Я немножко работаю, немножко развлекаюсь», — сказал кто-то по-английски с акцентом, а потом раздался прелестный и фальшивый женский смех. Только что приехавшую молодую американку, инструкторшу по йоге у звезд, довела до слез местная старуха: острым накрашенным ногтем тыча инструкторшу прямо в сердце, она обвиняла ее лично во вторжении США в Венесуэлу. Появилась прислуга с большим блюдом маринованных анчоусов. Лысый человек по прозванью Раковый Мальчик уныло плелся за афганской принцессой, похитившей его сердце. Смутно знаменитый актер из РАИ заговорил было о том, как обрюхатил родовитую молодую чилийку и сбежал в Рим, пока не привлекли по чилийскому закону. Появился его земляк неаполитанец, и актер сказал:

— Извини, Ленни, нам придется говорить на диалекте.

Я ждал свою Фабрицию, жевал анчоус, не было в Риме тридцатидевятилетнего мужчины похотливее меня — и тут важна каждая подробность. Быть может, во время нашей краткой разлуки моя шальная любовница пала в чужие объятия. В Нью-Йорке меня не ждала подруга, я сомневался, что после европейских неудач меня в Нью-Йорке ждет хотя бы работа, поэтому трахнуть Фабрицию хотел очень сильно. Не бывало на свете женщины мягче — ее мускулы шевелились где-то очень глубоко под кожей, словно фантомные приводы, а дышала она, как и ее сын, поверхностно и жестко, и когда «делала любовь» (это она так говорила), создавалось впечатление, будто она рискует вот-вот скончаться.