Более полугода уже Миллер живёт в этом доме, а привыкнуть к нему не может, как не может привыкнуть и к природе здешней, к снегам выше крыши, розовому воздуху и морозам, легко разваливающим вековые гранитные валуны на несколько частей.

В Витебской губернии, где Миллер родился, таких морозов нет — там о зверствах стужи даже не слышали. В родном городе Миллера Динабурге[3] зимы всегда бывали мягкими, каждый год на главной площади города заливали водой снежную гору, на которой с утра до вечера густо лепилась малышня.

Собственно, зима в Архангельске — тоже не самая суровая, на севере есть места, где из жилья вообще нельзя носа высунуть, вода, вылитая из кружки на снег, до земли не долетает — вместо неё шлёпаются звонкие ледышки. Лето в Архангельске стоит жаркое. Короткое и жаркое, с несметью света, в котором плавают тонкие серебряные паутины.

В Архангельск семья Миллеров прибыла из Парижа, где Евгений Карлович безуспешно пытался сформировать из остатков Русского экспедиционного корпуса армию, но дело это было заранее обречено на провал: уставшие солдаты не хотели умирать на чужбине, рвались в Россию, домой, и генеральские уговоры на них не действовали.

В конце концов Миллера пригласил к себе русский посол Маклаков[4], вальяжный, с длинной душистой сигаретой, засунутой в изящный, с точёными колечками, свободно висящими на узорчатом теле, четвертьметровый мундштук — мундштук был восточный, выточен в Индии из слоновой кости и привезён в Европу...

За окном уютного тихого кабинета кружились крупные невесомые снежинки.

— Что-то рано ныне полетели белые мухи, — озабоченно глянув в окно, проговорил Маклаков, — для Парижа это явление совсем нетипичное. — Маклаков не сдержал вздоха — он скучал по России. И Миллер тоже скучал, очень скучал. — Поздравляю вас, Евгений Карлович, — сказал посол.

— С чем?

— Сегодня утром мировая бойня, которую мы в нашей печати именовали Великой войной, закончилась.

— Господи... — Миллеру показалось, что он услышал собственный стон; он глянул на роскошный календарь, висевший на стене кабинета. Было одиннадцатое ноября. Перекрестился.

— Вчера подписаны последние документы с Германией о перемирии. На фронтах перестали стрелять пушки. Больше они стрелять не будут. — Маклаков помял пальцами седеющие виски, потом сделал гостеприимный жест, указывая на стул, прислонённый к игральному столику. — Садитесь, Евгений Карлович! В ногах правды нет.

Миллер сел на стул, оглядел столик, стоящий рядом, — Маклаков любил всё восточное, и это был не стол, а произведение искусства, изящный, резной, сделанный на Востоке, — и не увидел его броской красоты. Лицо у Миллера было ошеломлённым.

— Господи, наконец-то, — проговорил он тихо, — наконец-то! — Снова перекрестился.

— Я тоже считаю — наконец-то! — грубовато проговорил посол. — Эта война искалечила землю, вместо сердца у планеты — дырка. В таких войнах не бывает победителей — бывают только побеждённые, да и те в основном калеки.

— Сейчас мы ещё не можем подсчитать потери, — прежним тихим голосом произнёс Миллер, он всё ещё не мог прийти в себя, — подсчитаем лет через пять и ужаснёмся! — Он посмотрел выжидательно на посла, словно искал у него поддержки.

Посол промолчал. Он перебирал бумаги, лежавшие на игральном столике. Отложил в сторону вначале одну бумагу, потом другую.

— Из России пришли две телеграммы, Евгений Карлович, — сказал он. — Вас просят срочно выехать в Архангельск. По всей стране развернулась нешуточная борьба с большевиками. Вам предлагают возглавить эту борьбу на Севере.

Миллер согласно наклонил голову:

— Я готов.

— Точных сведений о том, что там происходит, у меня нет, — сказал Маклаков, — да и те новости, которые мы получаем из России, доходят сюда с двухнедельным опозданием. Ясно одно: Россия в огне. — Сигарета, венчавшая длинный мундштук Маклакова, погасла, посол выдернул её коротким, очень ловким движением, опустил в пепельницу. — Ленин пытается создать государство, которое бы работало, как некая бездушная железная машина: все граждане должны трудиться и сдавать свою продукцию на приёмные пункты. Взамен получать еду и одежду... Этакая всеобщая трудовая повинность на государственных предприятиях. Полное исключение частной собственности. Свободной торговли, конкуренции товаров нет и не будет. Любой бунт подавить в таких условиях — всё равно что муху пришлёпнуть газетой. Во главе этой пирамиды стоят вооружённые рабочие вместе с Лениным, они дёргают рычаги и управляют всем движением. В основе всего — тоталитаризм, жестокая подчинённость, стальная диктатура, рассчитанная на чугунные умы. Вот так, Евгений Карлович.

Маклаков знал не больше, чем Миллер. То, о чём сейчас рассказывал посол, Миллер тоже знал. Не позже, чем вчера, за ужином, он объяснял Тате, что большевики разложили, превратили в гниль фронты и превратили вчерашних умелых солдат в разбойников. Сколотившись в банды, они меняли власть в городах, будто сбрасывали соломенные шляпы — одним взмахом штыка. Так в России пришли к власти большевики — на разбойных штыках. Этих людей надо было осадить, а остальным — дать еду, работу, одежду, зарплату, жильё, но ничего этого большевики дать не могли. Ни сил, ни возможностей у них для этого не было. Но они нашли выход — дали людям войну. Гражданскую.

Наталья Николаевна, выслушав мужа, долго молчала. Молчание её было подавленным.

— Я никогда не думала, что это может быть так примитивно, Эжен, — сказала она.

— Увы!

— Господи! — Наталья Николаевна прижала пальцы к вискам. — Бедная Россия!

— Я и сам не думал, пока в этом не разобрался. Пришлось прочитать речи революционных вождей — Троцкого и Ленина.

И вот — повторение разговора у посла. Одни и те же слова, одни и те же мысли. Даже интонации те же — всё повторилось. Миллер поднялся со стула, сжал одной рукой другую. Услышал хруст костей.

— Я готов! — повторил он.

— Добираться придётся морем до Мурманска, — сказал Маклаков, — а там будет уже просто: в Мурманск из Архангельска за вами придёт судно.

— В Архангельске уже зима, — заметил Миллер.

— Значит, придёт ледокол, — блеснул своими познаниями северной жизни посол. — Но советую вначале заглянуть в Лондон, к военным. Англичане, насколько я знаю, готовы информировать вас о своих планах. В Архангельске и в Мурманске у них стоит несколько батальонов.

— Это что, оккупация? — не выдержав, спросил Миллер.