округа, настоящий герой русско-турецкой войны, с реальными, а не дутыми заслугами, как у многих высокопоставленных деятелей.

В бинокль были хорошо видны белые облачка шрапнельных разрывов — японская артиллерия находилась за обратными скатами холмов, и к тому же на предельной досягаемости русских трехдюймовок. Даже 107 мм дальнобойные пушки, а их было три, оказались не в силах вести обстрел с этого берега — слишком далеко.

Стрелки пытались атаковать и сбить неприятеля с позиций, однако, их очередная атака захлебнулась под пулеметным огнем — на поле боя были видны тела в серых шинелях и черных лохматых папахах. Потери были огромные, таких раньше не было за все время в совокупности. А тут только за один день свыше пятисот нижних чинов выбыло, полторы сотни одними убитыми. А дальше потери будут только возрастать — ведь стоит переправить на тот берег 4-ю дивизию, как история повторится.

— Фок мне этого никогда не простит!

Роман Исидорович только скрипел зубами, глядя на это тягостное зрелище. Терять понапрасну кадровых солдат не хотелось — дальнейшее наступление было форменным безумием, чреватым обескровливанием отлично обученной им же самим дивизии.

— Передайте мой приказ, поручик — генерал-майору Ирману немедленно принять 7-ю дивизию…

Кондратенко сделал паузу, мучительно размышляя над решением, которое могло бесповоротно погубить его карьеру. Но ничего иного не оставалось, через несколько часов будет поздно — свинцовые тучи нависли над головой, а дождь уже щедро накапывал тяжелыми каплями на землю, которая потихоньку превращалась в знаменитую маньчжурскую грязь. Промедление начинало грозить катастрофой.

— И пусть начинает отвод полков к переправам!

— Вы хотите переправлять дивизию обратно на наш берег, Роман Исидорович?! Главнокомандующий может отрешить вас от должности! Ведь он собирался легко победить в этом сражении!

Подошедший к нему вплотную командующий артиллерией корпуса говорил настолько язвительно и непочтительно в адрес «августейшего начальства», что Кондратенко даже поморщился. Только понять было нельзя — или от прямоты сказанных откровенно слов, или от легкого перегара, что доносился весьма явственно от дыхания.

Генерал-майор Никитин был как всегда чуть «навеселе», но в пропорцию, что не мешало ему командовать своими батареями. Причем дельно и разумно — единственный оставшийся при корпусе дивизион 107 мм пушек стрелял настолько эффективно, что смог подавить две японские батареи, которые изрядно мешали русским войскам переправляться на противоположный берег реки Ялу. Так что несколько часов наступления протекали весьма успешно, удалось захватить приличный плацдарм, а там произошло то, о чем его заранее предупреждал Фок.

Окопавшиеся японцы встретили атакующих сибиряков пулеметным и ружейным огнем, настолько плотным, что порыв стрелков стал угасать. Все же переправа по бродам через холодные речные воды отняла у солдат много сил, а занятый плацдарм простреливался вдоль и поперек, и обогреться там было негде — несколько имевшихся фанз были разрушены гранатными разрывами. И самое страшное, так это то, что даже начни переправу 4-я ВС стрелковая дивизия генерал-майора Третьякова, опрокинуть японцев уже не удастся, а вот собственные потери станут внушительными.

И никаких перспектив на завтра, наоборот — как только пойдет дождь, который будет сильным, судя по тучам, то его 7-я дивизия, которой он долгое время командовал, обречена. Так как лишится бродов, что уйдут под воду, а единственный спешно наведенный понтонный мост может быть легко уничтожен артогнем. Или смыт сильным течением бурной реки, если ненастье усилится — а к этому все идет, такая погода в октябре обыденна для этих мест — дожди легко переходят в ливни, а с моря накатывают шторма с резким порывистым ветром.

— Пусть лучше меня отрешал от должности, Владимир Николаевич, но я не хочу напрасной гибели своей собственной дивизии. Наступление захлебнулось, проломить оборону японцев мы просто не в состоянии! Нужно отводить полки, пока не поздно!

— У моих орудий просто не хватает дальности стрельбы, — пожал плечами Никитин, и его лицо неожиданно исказила мучительная гримаса. Владимир Николаевич выругался, и горячо высказался:

— Снарядов подвезли мало, на то я особо несколько раз указывал в рапорте, приводя цифры расхода. Но разве там прислушаются к нашим словам, когда заранеезапланирована победа?!

Генерал ткнул пальцем за спину, в сторону Ляояна, затем вычурно выругался, правда, негромко, стараясь чтобы его эпитеты, которыми он осыпал начальство, не были услышаны штабными офицерами. И не потому, что боялся доноса (доброхоты везде найдутся), а лишь руководствуясь нехитрым армейским правилом — критиковать действия вышестоящего начальства в присутствии подчиненных недопустимо. Ведь слова обычно перевирают все кому не лень, щедро добавляя от себя домыслы, приправленные догадками и соображениями. И кругом начинают мутными волнами ходить слухи, а неверие войск в умственные способности собственного командования разлагающе действует на любую армию.

— Владимир Николаевич, может, следует притянуть всю нашу артиллерию, и прикрыть огнем переправу 7-й дивизии?

— Я распоряжусь незамедлительно, нужно стянуть дивизионы поближе. И сам туда отправлюсь, если вы позволите, Роман Исидорович?! Нельзя допустить, чтобы наши стрелки собственные пушки бросили и оставили неприятелю столь ценные трофеи!

— Конечно, Владимир Николаевич, какие тут могут быть позволения. Я и сам немедленно туда отправлюсь — нужно отвести войска в порядке и избежать ненужных потерь…

Генерал Кондратенко грел замерзшие руки у костра, смотря, как дым уходит вверх, под притолоку, а затем смешивается с дождевыми струйками. Крыша у фанзы наполовину отсутствовала, а потому хлеставший ливень не смог потушить разведенное пламя, у которого грелись штабные офицеры. В промокшей шинели было холодно, генерал поеживался, хотя придвинулся чуть ли не вплотную к согревающему огню, почти не морщась от едкого для глаз дыма. От рукава шинели поднимался легкий пар — даже плечо стало пригревать, накатила истома — он сильно устал за эти дни.

Клонило в сон от принятого внутрь стакана водки — без этого «лекарства» простуда была бы обеспечена. Этой ночью выпили все по чарке, и офицеры, и нижние чины — и не только ненастье было тому причиной, но и горечь от напрасных потерь.

Роман Исидорович подумал о стрелках — бивак под ливнем не самое лучшее времяпровождение, но все же они остались живы, ибо оставаться на южном берегу было гибельно. А так пологи натянуты, есть какое-никакое укрытие от ненастья, костры разведены, благо дровами запаслись. Так что ночь протянуть можно, и не одну, но необходимо озаботиться пригодным жильем, иначе санитарные потери станут гораздо больше, чем боевые. И болезни начнут косить сибирских стрелков, несмотря на их крепкое здоровье, похлеще вражеских пулеметов и шрапнели.

Генерал Кондратенко не заметил, как задремал, откинувшись спиной к глинобитной стенке, вот только сон оказался короток, и он очнулся от негромкого голоса адъютанта,