И сам – легкая добыча! – попросил:

– А домой можешь притащить? Я почитать хочу.

– Бесплатно – нет.

– Мыть посуду? – закатил глаза он.

– Хуже. Шефиня требует заметку в «Молвестях».

– Ф-фу, делов-то! – облегченно выдохнул журналист. – И напишу. Мне не сложно. Повод информационный – позитивный. Большая редкость в наши дни.

Снова улегся в постель – поперек. Подтянул к себе Надину подушку, обнял ее. Сонным голосом изрек:

– Ключи в моей ветровке, документы в борсетке. Резко не тормози. На переднее сиденье Библию не клади. И запрись обязательно.

Сладко зевнул – и засопел.

Надя сбегала в душ, позавтракала, тихонько оделась.

Небо то улыбалось синим, то хмурилось, поэтому девушка накинула плащ – свой любимый. Синий, с белыми ромашками по подолу. Из прошлогодней коллекции, куплен на распродаже – но все равно выглядит (о, великие итальянские дизайнеры!) остромодной новинкой.

Митрофанова приняла (перед зеркалом) уверенный вид, произнесла мантру: «Я прекрасный водитель!» И спустилась в подземный гараж. (Имелось в их новой квартире такое удобство.)

Проживал Юрлов ровно на другом конце Москвы – на профессорском Юго-Западе. Навигатор предложил унылое Третье транспортное, но Надя решила ехать через центр. Только весной, казалось Митрофановой, Москва из жесткого мегаполиса превращается в романтический, дворянский, мило старорежимный город. Детишки с мольбертами сидят вокруг памятника Высоцкому, старушки выгуливают немыслимые, почти английские шляпки. Все увереннее зеленятся березы и тополя. В Диминой «Мазде» – шестнадцать колонок, кондиционер. Первый концерт Рахманинова, комфорт, прохлада, Большой театр, «Метрополь», Кремль. И народ на дорогах – сплошные джентльмены. В прошлую поездку (в марте, тогда еще случился сильный снегопад) Наде постоянно сигналили. И пару раз не ленились открывать окна, выкрикивали что-то обидное. Но сегодня даже прирожденных хамов, похоже, смягчило радостное, почему-то пахнущее арбузами весеннее утро.

Митрофанова без устали нажимала на «аварийку» – благодарила, что ее пропускают. Настроение с самого утра несерьезное, абсолютно ей не свойственное. Вдруг фантазия разыгралась: будто она – спецагент. Выполняет особую миссию. Доставляет из точки А в точку В ценнейший груз. Понимала, что совсем глупость в голову лезет, но продолжала фантазировать дальше. Вот охотники за Библией организовали погоню, она разгоняет «Мазду» до двухсот сорока (максимум на спидометре), лавирует в потоке машин, враги все ближе, и тут – ну, конечно, любимый Димочка. Перестрелял врагов? Нет, просто остановил погоню. Сел в «Мазду» на пассажирское сиденье. Обнял. Поцеловал в губы.

Тут сзади все-таки загудели – давно зеленый сияет, а она вся в мечтах.

Надя дала машине газку – какое счастье, что коробка-автомат, не заглохнешь позорно от того, что резко отпустила сцепление!

И заметила краем глаза: в соседнем ряду, метрах в трех позади и наискосок от нее, тоже только что тронулся автомобиль. Надя бы и внимания не обратила на серый, очень скучный «Рено» – мало ли «чайников» тупят в жестком московском трафике? Да случайно заметила в зеркале заднего вида: в машине двое парней. Оба коротко стрижены. Кожаные куртки, темные очки. Очень характерные образы.

Следят за ней?!

Фу, Надя, хватит фантазий! До спецагента тебе пока далеко. Чрезвычайно.

Но – затягивает играть в шпионов – на следующем светофоре притворилась, что притормаживает на желтый. А в момент, когда свет сменился на красный, – с ревом пролетела перекресток.

За ней никто не последовал, серый «Рено» затерялся в потоке.

«Потеряли», – хмыкнула Надя.

Но во дворе профессора Юрлова парковалась нарочито медленно, по-дамски. Она у цели. Нужно удостовериться, что хвост сброшен.

Впрочем, кроме двух бабушек на скамейке и сердитого малыша в песочнице она не увидела никого.

Юрлов встретил гостью громогласно.

Завопил прямо на пороге коммунального коридора:

– Какая красивая девушка ко мне пришла!

Пара дверей, конечно, сразу приотворились. Из-за одной выглянул острый старушечий носик, вторым зрителем оказался мохнатый – настоящий питекантроп! – мужик.

– Завидуй, Степаныч! – обернулся к нему профессор.

Бабка хлопнула дверью, скрылась. Обросший черной шерстью дядька, наоборот, выполз в коридор. Перехватил Надин взгляд – уставленный в его голое, отвисшее пузо. Спросил неожиданно тоненько:

– Это ты ей, что ли, свою книгу драгоценную отдаешь?

– Не лезь в чужие дела, Степаныч, – надменно бросил Юрлов.

Отвернулся от соседа, захлопотал:

– Пойдемте, Надя, в мою комнату. Там чаек, пирожки, конфетки.

И не отпускал часа два. Митрофанова покорно слушала о сыне в Америке. Покойнице-жене. Вздорных соседях. Бывших коллегах, которые совсем забыли старика.

Елизаветинская Библия красовалась на почетном месте – на школьном пюпитре, в центре письменного стола.

Надя дождалась, пока чайник опустеет, а рассказы Юрлова пойдут по второму кругу, и вытащила из сумочки папку:

– Вот акт дарения. Директор библиотеки его уже подписал.

Профессор читать текст не стал. Увенчал документ размашистой закорючкой. Вздохнул:

– От сердца отрываю. Но куда еще девать? Сын получился агностик, ему Библия ни к чему, а тут, в коммуналке, того и гляди, стянут, на ящик водки сменяют.

Взял книгу, погладил кожаный переплет. Молвил задумчиво:

– Хотя Степаныч – ты не гляди, что неандерталец. Он понимает, что к чему. Давно перекупить пытается. Сто тысяч мне предлагал.

– Ну и отдали бы. – Надя уже изрядно устала – от чужой жизни, терпких запахов коммуналки и своей (ха-ха) «секретной миссии».

Юрлов взглянул обиженно:

– Да вы что, Надя, такое говорите? Чтоб я какому-то спекулянту на книжном раритете наживаться дал?! Нет. Пусть лучше народу достанется.

Хотя народ – Митрофанова по опыту знала – старые Библии редко берет читать. Да и не пустят профессорский подарок в открытый доступ. Будут в отделе редкой книги держать и выдавать только избранным.

Она сочувственно взглянула на профессора. Под глазами мешки, руки дрожат. Совсем старичок.

«Лучше бы ты продал свое сокровище и в хороший санаторий поехал. Сердце подлечил».

Но понимала: Юрлов – из упрямого, послевоенного поколения. Принципиальный. И меркантильного совета все равно не послушает.

Никаких указаний по поводу особо бережных методов транспортировки ей не давали. Но Надя – по собственной инициативе – сначала бережно обернула раритет в крафтовую бумагу. Далее последовала мягкая ткань, потом – аккуратная картонная коробка.