По сцене между трибунами для выступающих и оркестровой ямой сновал Авраам Фрай в бронзовой каске – с правой стороны к ней был прикреплен усилитель голоса, так что руки у него оставались свободными и он мог жестикулировать сколько угодно. В данный момент Фрай представлял оппонента Уэллса, в частности, перечислял многие и многие достижения, которыми была отмечена его долгая жизнь, отданная Знанию. Утонув в этом длинном списке, биолог вдруг услышал название колледжа Крайст-Черч в Оксфорде, где профессор читал свои знаменитые курсы математики и физики и где учился когда-то сам Уэллс. Там, в этих исторических стенах, они подолгу беседовали, а потом прогуливались по окрестным бархатным лугам, там укрепились очень много давшие им обоим отношения учителя и ученика. В дальнейшем Уэллс променял физику на биологию, но продолжал регулярно встречаться с профессором, будучи не в силах отказаться от дружбы, которую оба считали весьма плодотворной. Ни тот, ни другой в те времена не могли даже помыслить, что судьба превратит их в соперников. Да и теперь в частных разговорах они называли нынешнюю ситуацию не иначе как забавной, хотя каждый яростно отстаивал собственные идеи и принципы во время многочисленных дискуссий, которые предшествовали той, что по решению Церкви проводилась сегодня.

– А теперь, ваше величество, ваше высокопреосвященство, ваши преосвященства, леди и джентльмены, поприветствуем знаменитого физика и математика Чарльза Латуиджа Доджсона!

Сторонники Доджсона, услышав имя своего идола, разразились громкими криками. Дверца его укрытия распахнулась, и оттуда появился старик лет шестидесяти. Он направился к трибуне, по дороге приветствуя публику – точно так же, как это делал несколько минут назад Уэллс. У высокого и худого Доджсона лицо отличалось такой болезненной красотой, что в нем было что-то от изнуренного архангела. Уэллс при взгляде на учителя не мог побороть чувства жалости. Конечно же Чарльз предпочел бы провести этот чудесный золотой день [4], прогуливаясь, как обычно, на лодке по Темзе, вместо того чтобы спорить с бывшим учеником о способах спасения мира, но ни один из них не имел права пренебречь своим долгом. Они обменялись короткими кивками и застыли на трибунах, подчинившись воле ведущего. Фрай мягко описал руками в воздухе полукруг, требуя тишины.

– Леди и джентльмены, – разнесся по залу прославивший его баритон, – как мы знаем, наш дорогой мир умирает. Он умирает уже миллионы лет. С того самого момента, когда он внезапно родился из всепожирающего пламени. С тех пор вселенная безостановочно и безмерно расширялась, но одновременно еще и остывала. И этот процесс остывания, который долго благоприятствовал развитию жизни, с течением веков уничтожит ее. – Фрай сделал паузу, сунул руки в карманы и начал расхаживать по сцене, глядя себе под ноги с видом мечтательного и рассеянного пешехода. – Галактики бессильны против трех начал термодинамики… Все кругом стареет. Все исчерпывает свои возможности. Конец мира недалек. Звезды исчезнут, черные дыры тоже, температура приблизится к абсолютному нулю. И в этой ледяной пустыне человечество уже не будет способно выполнять предназначенную ему роль… оно погибнет. – Фрай издал театральный вздох, а потом, чтобы усилить напряжение, принялся молча трясти головой и в конце концов провозгласил, почти задыхаясь от возмущения: – Но мы ведь не растения и не беспомощные животные, готовые покориться гибельной судьбе! Мы Люди! Да, мы Люди! И, осознав ужасное открытие, Человек задался вопросом, сумеет ли он выжить в грядущей катастрофе, даже если смерть грозит всей нашей вселенной. Ответом, леди и джентльмены, стало безусловное “да”! Однако Человек не должен бороться с хаосом как воин-самоубийца, он не должен выступать против природы, против окружающего мира… против Бога. Нет, такое безрассудное геройство не имело бы ни малейшего смысла. Достаточно будет… если Человек просто-напросто… эмигрирует. Да, достаточно будет, если мы переселимся в другую вселенную. Но разве это возможно? Неужели мы сумеем покинуть вселенную, обреченную на гибель, и обосноваться в другой, более гостеприимной, чтобы начать там все заново? Но как? Грифельные доски всех лабораторий нашего мира испещрены уравнениями, которые свидетельствуют о попытках отыскать подходящий способ. Но не исключено, что наше спасение зависит от двух человек, наделенных блестящим умом, от двух ученых, которые сейчас находятся здесь с нами.

Уэллс смотрел на публику, встретившую речь ведущего громкими аплодисментами. Плакаты и лозунги колыхались, словно деревья на ветру. Эти люди, как и он сам, родились в мире, приговоренном к смерти, и, хотя каждый из них закончит свои земные дни задолго до столь ярко описанного Фраем страшного финала, до так называемого Дня хаоса, они знали, что их внуков и внуков этих внуков катастрофа настигнет. Согласно подсчетам, речь шла об отсрочке всего на несколько поколений, ибо охлаждение вселенной происходило стремительнее, чем думали поначалу. Неужели они захотят оставить своим потомкам такое наследство? Ледяной мир, где жизнь невозможна? Нет и еще раз нет. Бог бросил им вызов, и они подняли перчатку. Как только Уэллс вошел в разум, мать сказала ему: все, что он видит – тогда это были двор их дома в Бромли, а также небо и деревья, росшие за забором, – будет уничтожено, поскольку их мир не предназначен для вечного существования. Правда, Создатель проявил чуткость и дал человеку настолько короткую жизнь, чтобы тот прожил ее, веря, будто мир вечен. И как большинство молодых людей своего поколения, Уэллс начал пожирать книги на неистовом пире знаний – а подгоняла его романтическая цель спасти мир. Да разве существует более великая цель? То, что было наивной мечтой ребенка, возможно, этим вечером превратится в реальность, ибо ребенок стал теперь главным защитником одной из двух основных спасительных теорий.

Порядок выступлений был определен жеребьевкой, и ведущий предоставил слово Чарльзу, который, прежде чем начать, сделал глоток воды из стакана. Бывший учитель Уэллса и в молодости никогда не принадлежал к числу тех румяных юнцов, что блещут энергией и здоровой силой, теперь же старость завладела его телом, и оно стало болезненно хрупким. Казалось, он не сумел бы даже как следует шикнуть на гуся, не говоря уж о более значительных подвигах. Итак, профессор поставил стакан на трибуну, произнес положенные приветствия и начал свою речь:

– С тех пор как мы осмыслили ужасную весть и поняли, что всё, что мы любим, обречено на гибель, в воздухе повис вопрос: а нельзя ли воспользоваться достижениями нашей всемогущей науки и покинуть этот злосчастный мир, перенесясь в другой? Можно, дорогие соотечественники, разумеется, можно. И я пришел сегодня сюда, чтобы объяснить, как это следует сделать.

Профессор говорил спокойно, держа под контролем эмоции, чтобы они не нарушали плавности речи, как, скорее всего, посоветовал ему логопед. Хотя, если Доджсон и дальше будет продолжать в том же духе, выступление его покажется холодноватым по сравнению с речью Уэллса, ведь биолог не преминет пустить в ход театральные приемы, на которые так падка публика. Однако Уэллс пока не мешал старику говорить, дожидаясь подходящего момента, чтобы втянуть того в спор.