Только сильно подросши, я поняла, что не жила по-настоящему ни во Франции, ни в Сербии. В первый же мой день в детском саду воспитательница — сухая и не поддающаяся никакому воздействию дылда, у которой воняло изо рта, — услышала просьбу на незнакомом ей языке:

— Можно мне ути-ути?

— Что? Я не поняла, чего ты хочешь, детка!

— Ути-ути! — повторила я.

— Да что ты там за глупости бормочешь?!

Поскольку воспитательница не смогла уловить, в чем заключалась моя просьба, я, потерпев, сколько смогла, все-таки намочила штанишки. Слова «ути-ути» нет ни во французском, ни в сербско-хорватском — это одно из тех слов, которые я, маленькая, придумала сама, а все в семье подхватили. Воспитательница и не могла его знать… Вот только в результате этого случая, надолго оставшегося самой ужасной травмой моей жизни, я так никогда и не почувствовала себя ни до конца француженкой, ни до конца сербиянкой.

И еще я терпеть не могу людей с нечистым дыханием, такие люди сразу же напоминают мне о первой встрече с воспитанием в учебном заведении.

От двуязычия у меня сохранились легкий акцент и певучесть речи — из-за них я то и дело слышу вопрос, откуда приехала.

Я стала бакалавром и получила кучу дипломов, главная польза от которых оказалась в том, что теперь можно было регулярно наведываться в ANPE,[10] где я встретила кореша приятеля моего друга. Кореш этот, как выяснилось, был не чужд кинематографу, и таким образом я продвинулась от статуса безработной до статуса «режиссера-стажера». Теперь, с шести утра ежедневно, я постигала профессию на практике — путем приготовления кофе «арабика» для дремлющей на площадке съемочной группы, и этот вполне убедительный в глазах начальства опыт привел к тому, что меня (знавшую как свои пять пальцев все тайные закоулки всех кварталов столицы) повысили до звания «помощника ассистента по выбору натуры». Потом я работала вторым ассистентом режиссера на нескольких ставших популярными полнометражных лентах, потом была сценаристом ситкома, который вот-вот поставят в prime time, потом писала внутренние рецензии на сценарии, присланные в некую мифическую киногруппу, а после — сотрудничала с одним социалистическим телеканалом… Кстати, телеканал этот прежний его владелец, президент Республики, уступил любимому партнеру по гольфу — хозяину сети фиктивных предприятий, от имени которых всем желающим скрыть доходы от налогообложения выписывались фальшивые счета на несуществующие товары…

Далее… далее я опустилась на самое дно: превратилась, по милости рекрутеров, в заведующую литературной частью с внушительной (на бумаге) зарплатой и проработала несколько недель под началом одного продюсера, весьма охочего до минета. Только я-то ведь понятия не имела, что славится он, главным образом, как самый большой гад в Париже по этой части и что именно этим самым обеспечивает будущее ряду специализированных адвокатских контор.

Оттуда я перешла на такую же должность при более чем незначительном продюсере авторских фильмов, чьим главным источником доходов была оплачиваемая заказчиком наличными переработка дебютных романов в сценарии фильмов, которым, конечно, не суждено было увидеть свет. Но последнее не имело значения, потому что полученными за «адаптацию» бабками вполне окупалась аренда виллы на Ибице. Немногие мои попытки реального продюсирования свелись к тому, что на них ушли те небольшие накопления, которые, как ни странно, все-таки удалось сделать.

Короче, вы уже поняли: я по натуре безнадежно оптимистична и доверчива, к тому же легкая циклотимия вкупе со склонностью беспрестанно фонтанировать идеями отнюдь не научили меня говорить «нет», мне это просто не по силам. И отсюда — у меня особый дар попадать в совершенно немыслимые ситуации. Точнее — самой в них вляпываться.

Мой друг и спутник — полная мне противоположность. Высокий брюнет с ореховыми глазами, тридцать пять лет, внешность кинозвезды на роль героя-любовника. Скорее сдержанный, если не замкнутый, он часто держится в сторонке, говорит медленно и умеет одним взглядом из-под чуть нахмуренных бровей особенно близко к себе не подпускать. Поэтому кто-то его считает чересчур занятым, кто-то чересчур молчаливым — по собственному выбору.

Ален — просто режиссер или режиссер-интермитант,[11] когда как — по обстоятельствам. Несколько фильмов, сделанных в соавторстве, два рекламных ролика и штук пять документальных короткометражек, снятых на средства ЮНЕСКО в развивающихся странах, позволяют ему регулярно получать пособие от агентства для безработных деятелей искусства и оставляют достаточно свободного времени на реализацию собственных проектов, большею частью — малометражных, снятых на свои деньги. Надеждой накопить таким образом достаточно средств, чтобы хоть когда-нибудь перейти к «большим фильмам», он и живет. Как множество других будущих звезд, он мечтает о славе, которая принесет ему приличный доход и поможет наконец вырваться на свободу из заурядного, как он считает, бытия. Но пока (скажем так) его карьера никак не могла стронуться с места… или он пока не нашел концепции, которая поспособствовала бы его таланту полностью раскрыться.

Мы живем вместе пять лет. У нас маленькая квартирка на шестом этаже без лифта на Левом берегу, в Сен-Жермен-де-Пре, между кафе де Флор[12] и улицей Бюси[13] — в квартале бобо.[14] Мы довольно левые, но мы и либералы — когда это устраивает нас самих. Мы ездим на «4x4», это работает на наш имидж, пусть даже наша «тойота» подержанная и старая как мир. Мы могли бы считать себя сложившейся и прочной парой, мы нашли несколько лет назад оптимальный ритм жизни и работы, и теперь никто и ничто не способно поколебать нашего общего стремления к свободе и самой полной, какая только может быть, безответственности.