Я удовлетворённо улыбнулась. Такое я могу написать. Мой план состоял в том, чтобы начать писать одну такую «Нелли» в неделю, как только закончатся занятия в школе. Я уже написала пакт, который назвала «Летние писательские обязанности Кэсси». В него входил план прислать своё портфолио в компанию «Нелли Блай Интернэшнл Лимитед» до Дня труда и штраф (никакого телевизора целую неделю), если я не выполню условия своего пакта. Я попросила Сефи засвидетельствовать, как я его подписываю.

Я убрала огромную жёлтую книжку обратно на свою полку с сокровищами и потянулась, прислушиваясь к мышцам. Как им больше хотелось спать: растянувшись под кроватью или свернувшись калачиком в кладовке?

«Растянувшись», – сказали они мне.

Что ж, ладушки. Я схватила подушку и покрывало с моей кровати и засунула сначала подушку под пружины кровати. Я пролезла за ней на спине, волоча за собой покрывало. Мне пришлось сжаться, чтобы добраться до самого дальнего угла. Луна освещала комнату так, что я могла разглядеть чёрные кольца над головой.

Это было последнее, что я увидела перед тем, как провалиться в сон.

– Твой папа всё ещё спит, – сказала мама, когда я вошла на кухню следующим утром. – Не шуми слишком сильно.

Это была кодовая фраза, означающая: «На завтрак будут хлопья».

– И ты считаешь, что это честно, что ему можно так отсыпаться? – нахмурилась я.

Мама бегала по кухне: вынимала мясо, чтобы разморозить его к ужину, выкладывала обед на видное место специально для папы, упаковывала себе еду на день.

– Если бы жизнь была честной, то дети бы не голодали, – сказала она, даже не взглянув в мою сторону.

Но я была не в том настроении.

– Может, когда я состарюсь, то смогу спать целый день.

Мама напряглась, и я на секунду испугалась, что зашла слишком далеко. Она могла многое выносить, но когда она срывалась, то её несло без остановки.

– Он набирается сил, – наконец сказала она, снова ныряя в холодильник. – У него есть новый проект.

Это объясняло, почему все выходные он был ещё страннее, чем обычно.

Донни Макдауэлл был художником и солдатом, именно это он говорил людям. Только одно он выбрал, а другое – нет, рассказывал он. После выписки из больницы они с мамой попытались уехать в Сент-Клауд, но ему город казался слишком шумным. Он заявил, что его будущее лежит в деревне, где он сможет вернуться к своим корням и жить как первопроходец – естественно и свободно.

Когда мне было четыре, мама с папой подтянули штанишки и отправились в Лилидейл. Единственным моим воспоминанием о жизни в Сент-Клауде было то, что я рано вернулась домой от подруги и обнаружила папу голым в постели с лучшей подругой мамы. Мамина подруга тоже была голой. Я побежала искать маму и увидела, что она катается на велосипеде по кварталу и плачет. Она не стала со мной разговаривать. Я никогда больше не спрашивала её об этом, как и не спрашивала о том, почему дедушка отвернулся от неё на похоронах дяди Ричарда.

Кроме этого, я почти ничего не помню о жизни там. Лилидейл стал для меня настоящим домом, а не просто местом, куда мы переехали. Я не помнила, как папа с мамой сажали сирень, которая теперь заслоняла дом от дороги, густая, как сказочный шиповник. К тому времени, как амбар превратили в папину студию, я уже ходила. Когда они переделали красный сарай в пышную комнатку в арабском стиле, я была уже достаточно взрослой, чтобы помогать красить стены, хотя Сефи жаловалась, что я слишком много проливала краски.

Наш папа любил бывать на улице, по крайней мере днем. По ночам он хватал бутылку и отправлялся в свою студию или подвал, чтобы заняться «личной работой». Или плюхался перед телевизором, пил и становился либо напряженно тихим, либо мегаразговорчивым и рассказывал нам всем о том, что набил целый желудок свинца в каких-то джунглях и с тех пор не мог даже смотреть на рыбу, потому что это был его последний приём пищи, поэтому ему пришлось смотреть, как она вылезает вместе с остальными его внутренностями. Если он продолжал пить – такое случалось нечасто, но все же случалось, он смотрел на меня или на Сефи так, словно был чудищем, нашедшим твоё укрытие, и тогда мама говорила, что будет лучше, если мы ляжем спать пораньше и не будем выходить до следующего утра.

Игры по вечерам, как вчера, были редкостью, скорее какой-то папиной причудой.

Новый проект всё объяснял. Он всегда хвастался, что может продать свои работы за большие деньги, но не хочет быть очередным винтиком в машине капитализма. Его скульптуры правда были впечатляющие, хоть он и делал их редко. Он вырезал, сгибал и сваривал самых красивых существ и цветы из простого металла. Этот контраст просто убивал меня – как он мог сотворить кровоточащее сердце высотой в десять футов из стали и цветного металла, такое настоящее, такое мягкое на вид, что приходилось дотрагиваться до него, чтобы убедиться, что это не настоящий цветок и муравей на его стебле. Но ты действительно ощущал металл, холодный зимой, обжигающе горячий летом.

На пяти гектарах нашей фермы он создал страну чудес Вилли Вонки, о масштабах которой знал только он один. Он восстановил большую часть дикой природы, и мы помогали ему прокладывать тропинки через лес – этакие извилистые тайные дорожки, где можно было наткнуться на парящего металлического шмеля, сверкающего коваными железными ресницами, или поиграть в прятки в саду металлических ромашек. Люди были впечатлены, когда приезжали, по крайней мере, дважды в год во время своих легендарных (по словам отца) вечеринок.

– Как тебе повезло, что у тебя такой творческий отец! – восклицали гости. – Вся твоя семья такая неординарная. Как бы мне хотелось, чтобы мое детство было таким же! Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?

Я понимаю, почему они так говорили, и иногда они говорили так убедительно, что я и сама начинала проникаться всеми этими соплями. И длилось это ровно столько, сколько мне было нужно, чтобы оглядеться и посмотреть, чем занимаются взрослые. Мой желудок скрутило при мысли об этом.

– Я могу тихо пожарить яичницу.

– Недостаточно тихо, – сказала мама.

На кухню прошествовала Сефи.

– Я люблю хлопья, – заявила она.

Я повернулась, чтобы зыркнуть на неё, но была слишком шокирована её внешним видом. Она намалевалась кучей косметики. Вероятно, она думала, что всё будет нормально, ведь папа всё ещё спит, но фигушки мама разрешит ей выйти из дома, если она похожа на нимфоманку из топ-видео ZZ.

Я кашлянула.

Мама продолжила возиться.

Я кашлянула снова, громче.

Мама глянула на Сефи. Она не выпучила глаза, а слишком их сузила. Но потом её лицо вдруг стало таким вялым и усталым.