Я задумалась, стрелял ли он в кого-нибудь.

Он снова повернулся, и пистолет скрылся из виду.

– Вы услышите городскую сирену, – продолжил он, – ту самую, которую мы включаем во время торнадо. Она будет звучать одну минуту, и если вы всё ещё будете на улице, когда она стихнет, то нарушите закон.

На этот раз крик не удалось заглушить. Все ребята стояли и кричали. Я осталась сидеть на своем месте, не шелохнувшись. За четыре мили от города я не смогу услышать сирену, у меня нет причин беспокоиться о комендантском часе. Впрочем, я бы не возражала, если бы это означало, что я могу жить там, где могу ходить по магазинам и гулять с друзьями в парке.

Сержант Бауэр снова заговорил, перекрикивая шквал:

– Если вас будут сопровождать родитель или опекун, – сказал он, – то вам ничего не грозит. Убедитесь, что вы точно знаете этого взрослого.

Я рассеянно почесала шрам на шее. Что за тупая ремарка. Кто ходит по ночам со взрослыми, которых не знает? Я снова посмотрела на его часы, воображая, что вижу черные волоски на запястье, вьющиеся вокруг них. Он носил их, когда я случайно наткнулась на него на вечеринке моего папы, вместе с жетоном. Спорю, он даже меня не заметил.

Все ребята снова вышли из-под контроля, так что мистеру Коннелли, руководителю оркестра, пришлось взять инициативу в свои руки. Все любили мистера Коннелли. Он был тем самым учителем – молодым, умным и разговаривал с нами, как с людьми. Я не то что бы прям запала на него, в отличие от большинства девочек из моего класса. Мне просто нравился его запах: как у ароматической свечи с корицей и яблоком, – и нравились складки на его брюках цвета хаки. Он и сейчас был в них, когда вышел на середину спортзала к сержанту Бауэру, который, клянусь, напрягся при приближении мистера Коннелли. Наверное, сержант не хотел покидать сцену.

Он даже отпрянул, когда мистер Коннелли закрыл микрофон рукой и попытался что-то сказать сержанту на ухо. Но что бы ни сказал мистер Коннелли, это сработало, потому что вскоре он уже держал микрофон.

– Не могли бы мы все уделить офицеру всё свое внимание? – спросил мистер Коннелли.

Ему пришлось повторить это ещё четыре раза, но в конце концов все заткнули рты.

– Спасибо. – Мистер Коннелли отдал микрофон обратно сержанту, который выглядел не особо-то благодарным. Сержант кашлянул перед тем, как снова начать.

– Как я уже говорил, очень важно, чтобы вы все были дома к девяти часам, до начала комендантского часа. Я и мои товарищи офицеры будем патрулировать улицы с 20:30 на машинах в поисках нарушителей. И вам не повезёт, если мы вас поймаем.

Слова сержанта Бауэра заставили меня вспомнить «Пиф-паф ой-ой-ой», фильм, который я смотрела по телевизору у бабушки с дедушкой, когда они ещё были живы. Один из злодеев фильма, похититель детей, был гротескной кошмарной куклой, лишь отдаленно напоминающей человека. У него был длинный нос, слишком длинный, а губы были влажными и красными, что делало его похожим на сержанта Бауэра. Похититель детей протягивал гигантские леденцы и яркие ириски, чтобы заманить детей в свою клетку.

Тебе не повезёт, если я тебя поймаю.

Я стряхнула с себя мурашки.

– И еще кое-что, – сказал сержант Бауэр, подводя итог самому короткому и дерьмовому симпозиуму, который когда-либо проводила начальная и средняя школа Лилидейла. – Всегда передвигайтесь парами. Чтобы я никого из вас, ребята, не видел этим летом в одиночестве.

Это добило нас всех – всех до единого.

На этот раз дело было не в словах и даже не в его тоне.

Я думаю, именно тогда мы впервые почувствовали, что ждет нас этим летом.

– Кэсси!

Моё имя было почти проглочено гулом голосов в переполненном перед вторым уроком коридоре. Я не смогла увидеть, кто мне кричал.

– Кэсси! Сюда.

Наконец-то я заметила мистера Кинчелоу, моего учителя английского. Это был невысокий рыжеволосый мужчина с профилем Боба Хоупа, собаку съевший на шутках про Джейн Остин. Я проталкивалась боком в потоке детей.

– Здравствуйте, мистер Кинчелоу. Вы что, следите за нами?

– Кто-то же должен убедиться, что вы, дурашки, сможете найти дорогу в нужные кабинеты, – сказал он, подмигивая. – Хочу сказать, что ты отлично справилась с тем сочинением.

Я мгновенно почувствовала – даже не гордость, скорее, смущение, а на самом деле всё смешалось и походило на американские горки, особенно учитывая оставшееся волнение после предупреждения Бетти и симпозиума.

– Вы уже прочитали моё сочинение?

Я писала сочинение по символизму, базируясь на «Дорогой Эсме – с любовью и всякой мерзостью»[4]. Сочинение было на пять напечатанных страниц плюс страница с цитатами. Весь прошлый месяц я провела в библиотеке, просматривая нужные источники, и нервно сдала работу в прошлую пятницу.

– Дважды, – сказал он, улыбаясь.

Я опустила голову и посмотрела в пол.

– Спасибо.

– Ты писательница, Кэсси. Не отрицай.

Ну всё. От этого я улыбнулась так широко, что щеки заболели. Прозвенел звонок, грохотом сообщая, что мы уже должны быть на следующих занятиях, поэтому мистер Кинчелоу помахал мне. Поток учеников подхватил и понес меня в сторону оркестровой комнаты, а я сияла от тепла его похвалы. Он уже не в первый раз говорил мне, что я должна стать писательницей, но всем учителям иногда приходится говорить всякую милую чушь своим ученикам, чтобы они не чувствовали, что зря потратили свою жизнь на образование. Я так надеялась, что это совсем другой случай, но правды никогда не узнать.

Был только один способ проверить это. Я подожду, пока мои статьи Нелли Блай «Хочешь – верь, хочешь – нет» не будут опубликованы, и тогда я получу свою первую награду. Я приглашу мистера Кинчелоу в город, где будет проходить церемония, возможно, в Нью-Йорк, но не скажу ему, зачем. Мы вместе поедем в зал награждений и даже сядем рядом. Я надену очки, и у меня будет самое серьёзное выражение на лице, и я надену красное платье без бретелек для официальных событий. Мы будем говорить о старых добрых временах, а потом назовут моё имя. Я притворюсь удивленной, извинюсь, потом выйду на сцену, улыбаясь и махая рукой. Я подойду к микрофону и скажу:

Я здесь сегодня только потому, что мой учитель английского верил в меня…

И если он тогда заплачет, то я узнаю, что он всегда говорил мне правду.

Я вошла в музыкальный класс, оглядев море ребят. Большинство из них всё ещё разговаривали со своими друзьями, медленно двигаясь к своим местам. По привычке я искала Линн и Хайди – до прошлой осени мы были лучшими подружками. Наши родители тусовались вместе и всё такое. Но потом мы перестали дружить, и с тех пор я проводила время то с одними ребятами, то с другими.