– Ваше Высочество, – услышала она мягкий мужской голос и нахмурилась.

К ней наведался господин Дольвейн, сын Совы, Советник Короля. А он редко заходил в гости без предупреждения.

– Бериот, что случилось? – спросила она прямо и услышала деликатный смешок.

– Мне, право, немного обидно, что вы, Ваше Высочество, считаете, будто я прихожу только по делу. Мне доставляет удовольствие просто беседовать с вами.

Омарейл подозрительно сузила глаза, но он, конечно, этого не увидел.

– Разумеется, Бериот. Так что случилось?

На этот раз он усмехнулся почти беззвучно.

– Госпожа Дольвейн заметила, что вы в последнее время проявляете особый интерес к истории. Она считает, это нужно поощрить.

Омарейл внутренне напряглась, но со всей доступной ей вежливостью спросила:

– Каким образом?

– Я принес вам несколько книг по истории Ордора. Редких книг. Полагаю, вам не доводилось читать ничего подобного. Я оставлю их в передней.

Омарейл поблагодарила за такую предусмотрительность, а он продолжил:

– Прошу, Ваше Высочество, если у вас появятся какие-либо вопросы, можете задать их мне. Я подробно изучал историю в университете и всегда питал к ней особые чувства. Вполне вероятно, я смогу дать вам ответы, которых не найти ни в учебниках, ни даже в летописи.

Омарейл закатила глаза. Разумеется, Дольвейны уже знали, что ей дали летопись Доминасолис! Пронырливая Сова и ее сын всегда были в курсе всего, что происходило в замке.

Что ж, почти всего!

– Спасибо, Бериот, вы с госпожой Дольвейн очень добры.

Снова мягкий смешок, тихое прощание, и Советник Короля исчез, будто его и не было.

Весь вечер Омарейл была занята учебой. Военное дело сменилось языком древних, затем полчаса ушло на чтение гамм – сложных семистрофных стихотворений, которые были очень популярны два века назад.

Когда же солнце село, в замке включили газовые светильники и произошла смена караула у ее дверей. Омарейл сняла со стены портрет деда. Она забралась в нишу и погладила рукой поверхность холста на той стороне. Пока что она не могла не только пролезть в проем, но и снять портрет изнутри. Желанная свобода была так близка: протяни руку – и она у тебя в кармане. Но Омарейл нужен был не секундный триумф, а упоительная сладость победы.

На следующий день к полудню она смогла открыть около четверти портрета. Это был хороший результат. А после обеда к ней снова пришла Севастьяна.

– Камера у меня, – вздохнув, сообщила гостья.

– Севас, ты мой герой!

– Я – дура, которая все время идет у тебя на поводу.

– Не говори так, ты – мать моих будущих наследников, – иронично отозвалась Омарейл.

– И каков же гениальный план?

– Проникнуть в специальное хранилище библиотеки и сфотографировать Первейший План. Затем – незаметно оттуда уйти и принести пленку мне.

– Как удачно, что ты увлекаешься фотографией и у тебя есть все, чтобы проявлять пленку и печатать снимки, – задумчиво произнесла Севастьяна.

Омарейл лишь хмыкнула, на что ее собеседница возмущенно воскликнула:

– И не пытайся убедить меня, что ты и это продумала заранее!

– Я не знала, зачем мне это может понадобиться, но была уверена, что однажды я захочу проявить что-то, кхм-кхм, нелегальное.

– Солнце и небо, этот человек будет править нашей страной!

Усевшись поудобнее в своем кресле, Омарейл сказала:

– Ладно, мне нужна пара дней, чтобы составить план, как именно ты проберешься в хранилище. От тебя понадобится кое-какая информация.

– Естественно, – недовольно отозвалась Севастьяна.

– А пока расскажи-ка мне, откуда Сова знает, что я читала летопись?

Из-за стены раздалось недовольное фырканье.

– Сова все знает.

– Ты общалась с ней недавно? – словно бы это не имело никакого значения, поинтересовалась Омарейл.

– Да, они приходили с Бериотом на чай.

Омарейл даже поднялась на ноги.

– Они с Бериотом приходили к вам на чай?

Она слышала, как Севастьяна вздохнула.

– Они делают это время от времени.

– Зачем?

– Знаете, Ваше Высочество, вы, конечно, живете здесь в некоторой изоляции, но даже вам должно быть известно, зачем люди приходят друг к другу на чай.

– Про людей-то я знаю, – в тон ей язвительно отозвалась Омарейл.

Севастьяна не захотела продолжать разговор и вскоре ушла, оставив Омарейл размышлять о возможных планах госпожи Дольвейн. Но времени у нее на это было немного, так как та сама пришла к принцессе с визитом двумя часами позже. Если Бериот заставил Омарейл лишь слегка насторожиться, то Сова вызвала неподдельную тревогу.

Она точно не знала, почему так не любила эту женщину: возможно, дело было лишь в том, что именно Совалия Дольвейн произнесла роковое пророчество. Так, по крайней мере, считали ее родители и Севастьяна, которые едва не боготворили Сову. Но Омарейл все же была склонна считать, что за ее неприязнью крылось нечто большее.

С Совой она общалась, как и с родителями, через зеркало. Именно госпожа Дольвейн была третьим человеком, которому было позволено видеть принцессу.

– Как ваши дела, Ваше Высочество? – Голос у Совы был мелодичный и обволакивающий.

Омарейл в разговорах с женщиной часто демонстрировала отсутствие интереса к беседе: так, чтобы это не выходило за рамки приличий, но все же было очевидно.

Вот и сейчас принцесса взяла в руки лалу, любимый музыкальный инструмент, и принялась тихонько наигрывать лиричный мотив. Лалу когда-то подарили ей родители. Простая деревянная дощечка чуть меньше обычной книги с рядом металлических язычков в руках Омарейл становилась источником волшебных мелодий.

– Спасибо, госпожа Дольвейн, – ответила девушка. – Прекрасно. Столько нового… – В последней фразе был неприкрытый сарказм.

– Слышу, вы в приподнятом настроении, принцесса.

– Как и всегда, – был мрачный ответ. – В связи с чем незапланированный визит, госпожа Дольвейн? Сегодня не третий понедельник месяца…

– Я прихожу по вторникам, – беззлобно отозвалась на язвительную шутку Сова. – Но сегодня почувствовала желание нарушить традицию. Какое-то предчувствие…

Омарейл сердито взглянула на зеркало, за которым сидела собеседница, но увидела лишь собственное недовольное лицо. Меньше всего в жизни она любила способности этой женщины предвидеть будущее. И как Омарейл ни старалась, она не могла держать рвущееся наружу раздражение:

– Что за предчувствие? В этот раз все-таки придется меня убить?