Забрав из его неверных рук свечу, Александра подошла к туалетному столику, поставила на него подсвечник и опустилась в кресло.

Князь Голицын несколько нервно начал расхаживать по спальне.

— Мадам, наша жизнь супружеская как‑то не сложилась… Нет, начнем иначе. — Он чуть помедлил, взглянул на жену, глаза его приобрели оттенок горячего шоколада. — Как вы все же прекрасны, mon amour, особенно сейчас, с этими растрепанными кудрями и припухшими губами, которые так и напрашиваются на поцелуй.

Он шагнул к Александре и склонился над ней.

— Прошу не забываться, Антон Николаевич, — холодным, как сибирский мороз, голосом ответила княгиня, — иначе ваши карточные долги и расходы на содержанок будете выплачивать сами. Напомнить вам о нашем договоре?

Князь резко выпрямился.

— Вот‑вот, ma cher, об этом и речь. — Он опять чуть замялся.

— Да говорите же, в конце концов, — раздраженно воскликнула княгиня. — Очередной проигрыш? Сколько?

Позвольте все по порядку. — Он вновь начал свое кружение по комнате. — Нынче вечером играл я с неким майором Таубергом.

Человек он грубый, мало обремененный политесом…

Что же вы с ним сели за игорный стол?

Да бес попутал, хотелось ему трепку хорошую задать.

— Так что?

— Проиграл я этому саврасу крупные деньги, да к тому же имение мое родовое в Тульской губернии… и вас.

— Что проиграли? — не поняла Александра. — Деньги? Какая безделица! Именьице родовое похуже будет, только я название такое в первый раз слышу. Что за такой Ивас странный? И прекратите метаться по комнате, у меня от вас голова кружится.

Антуан обреченно вздохнул и рухнул на стул.

— Как бестолковы порой бывают даже умные женщины. Не имение Ивас, а проиграл я вас, — медленно и раздельно произнес он, — простите за сей каламбур. И должен уступить вас Таубергу. Этого требует моя честь.

Александре показалось, что у ног ее разверзлась бездонная пропасть, и стремительный ледяной вихрь неудержимо влечет ее к краю бездны. Она побледнела, как полотно, сжала похолодевшие руки и неотрывно смотрела и смотрела на этого красивого мужчину, которого Рок сделал орудием ее мук и страданий.

— Вы проиграли… меня! Меня!!! — тихим голосом, в котором уже начал подниматься гнев, произнесла княгиня. — Мерзавец! Monstre! — сорвалась она на крик.

— Мадам, не устраивайте истерик, — хладнокровно заявил Антуан, — мне, право, жаль, но дело сделано. Теперь ваша судьба в руках у простого майоришки. — Он вдруг нервно хихикнул. — Забавно… Как‑то он ею распорядится?..

— Вон! — Княгиня вскочила с кресла и бросилась к Антуану, пытаясь вцепиться коготками в его самодовольное красивое лицо.

— Остыньте, Александрии. — Князь схватил ее за запястья и крепко прижал к своему телу. — Полагаю, что даже такой чурбан, как Тауберг, понимает деликатность ситуации и сведет все, пожалуй, к шутке. Мы с вами посетим его после полудня вместе. Ах, какая будет сцена! И перестаньте трепыхаться, — сквозь зубы проговорил он, — иначе вам все же придется сегодня оказаться со мной в постели. Напоследок.

Александра застыла и, резко толкнув его в грудь, в один миг оказалась на другом конце комнаты.

— Убирайтесь! Оставьте меня! — с болью в голосе выкрикнула она.

Антуан пожал плечами.

— Как пожелаете, ma cher.

Он непринужденно и, как всегда, изящно поклонился и вышел из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Вслед ему неслись приглушенные рыдания.

Надежда, что перед ним вообще когда‑нибудь откроется дверь двадцать восьмого нумера, таяла, как снег в апреле. Ну что, спит он еще, что ли? Тауберг, собираясь уже уходить, бухнул по двери кулаком, и вдруг она отворилась. В дверном проеме показалась фигура князя Волховского в распахнутом шлафроке, и довольный голос произнес:

— Ну что стоишь истуканом, заходи.

Тауберг переступил через пустые бутылки, прошел в гостиную и плюхнулся в глубокое кресло.

— Благодарствую за твой вчерашний советец, — с большой язвой в голосе произнес Иван.

— Ну что ты, не стоит, — усмехнулся Волховской. — Дать дельный совет доброму товарищу — просто дружеская обязанность.

Ну‑ну, — с безграничным сарказмом буркнул Тауберг. — А входит в дружескую обязанность приютить доброго товарища, когда тому негде жить?

— Как это? — не понял Борис.

— Твоими молитвами, — снова съязвил Тауберг. — Приехала эта, как ты ее назвал, «мечта поэта», привезла с собой целый эскадрон горничных и оккупировала весь мой дом. Из кабинета сделала будуар, в который, видишь ли, чтобы мне зайти, надобно стучать и спрашивать разрешения. Моего там и угла не осталось…

— Княгиня Голицына уже съехала от мужа? — вскинул брови Волховской. — К тебе? Боже, какая женщина! — восхищенно воскликнул князь. — Нет, друг мой Иван Федорович, тебе положительно повезло! Жить в одном доме с такой красавицей, умницей…

— Фурией, — перебил его Тауберг. — Мегерой и фурией.

— Ты преувеличиваешь, дружище.

— Ничуть. Знаешь, что она мне заявила, когда я сказал, что не собираюсь разыгрывать из себя ее воздыхателя? Что терять ей нечего, и она расскажет всем, что я ее будто бы соблазнил.

— Ах! — снова в восхищении воскликнул Волховской. — Ну отчего же вчера за карточным столом с князем Антуаном сидел не я? Почему самые восхитительные куши всегда проходят мимо?

Несмелый стук в дверь прервал иронические стенания князя.

— Кого еще там несет? — удивился Волховской, не спеша открывать дверь. — А знаешь, говорят, стройнее ножек, чем у нее, нет во всей Москве. А какая восхитительная грудь!

— Да знаю я! — неожиданно для себя самого соскочило у Ивана с языка.

— Знаешь? — с интересом посмотрел на него Волховской. — Уже?!

— Так получилось, — посмотрел в сторону Тауберг.

Несмелый стук в дверь повторился.

— Ну конечно, — насмешливо протянул князь и пошел открывать двери. — Тебе чего, Никита? — удивился Волховской, увидев на пороге запыхавшегося Никиту, камердинера князя Всеволожского. — Случилось что?

— Я его высокоблагородие господина Тауберга разыскиваю. У меня, — Никита обратился к Таубергу, — поручение к вам от его светлости.

— Что ж, прошу меня простить, я вас покину на какое‑то время, — произнес Волховской и вежливо удалился из гостиной.

— Ну, говори, зачем я понадобился твоему хозяину? — спросил Тауберг. — Дело какое?

— Дело, — тихо констатировал Никита. — А вернее будет — беда…

Вечером, возвращаясь к себе, Иван втайне, почти по‑детски надеялся, что вот войдет в дом, а там уже нет и следа чужого присутствия.