— Твоя жена, — сказала она вечером Антону, — вульгарная пошлая базарная торговка.

— От пыльной актриски погорелого театра слышу, — не осталась в долгу Лена.

— Не нравится, бабуля, — поддержал супругу Антон, упорно не признающий «Эмилии», — катись на все четыре стороны.

У Марины, пока та гуляла с ребенком, бабушка могла оставить записку: «Я в парикмахерской. Приди расплатись». Марина мчалась в салон, где бабушке сделали педикюр, маникюр, покрасили, постригли, уложили дурацкий шиньон — все по высшей ставке, и расплачивалась. Эмилия запускала руки в семейные деньги. Ничтоже сумняшеся брала их из ящика стола, шла и покупала себе коньяк, сигареты, самые дорогие шоколадные конфеты. Марина, без упреков, переложила деньги, спрятала в книгах.

С Леной у бабушки трюк с парикмахерской не прошел. Эмилия, кроме обычного набора сделавшая массаж и принявшая дозу ультрафиолета в солярии, торчала в салоне до позднего вечера. На звонки с требованием оплатить услуги Лена отвечала:

— Разбежалась! Бабуля, живите по своим средствам, а не по нашим.

Директорша салона грозила милицией, но потом все-таки отпустила старушку, взяв себе за правило с пожилых маразматичек брать деньги вперед.

Как-то утром Антон оставил на кухонном столе деньги для Лены. Эмилия отщипнула из стопочки и отправилась покупать лакомства, сигареты и коньяк. Вернувшуюся бабушку Лена только не побила. Орала так, что слышали соседи, обзывала Эмилию старой воровкой, прожженной бандершей и народной артисткой.

Лена была добрым человеком, мчавшимся на помощь по первому зову. Но выросла в темпераментной семье, где нормой общения был крик и ор, где никто не держал камня за пазухой и все говорили в лицо, что думают. А думали вслух и на повышенных нотах. Марина не сразу раскусила Лену, которая поначалу шокировала своими манерами. А бабуля с ходу поняла, что Ленины истерики — дым без огня. Эмилия то ли встречала за долгую жизнь подобных людей — рычащих львов с нежным сердцем, то ли каменную ее самолюбовь уже не могли пробить никакие атаки.

Выступления со шкатулкой продолжились и в семье Антона. Но здесь публика была еще неблагодарнее.

— Бабуля, колись, — требовал Антон, — чего там припрятала? Инфляция наступает.

— Шкатулочку-то откройте, — вторила Лена. — Хоть бы на питание вносила в общую казну, даже пенсию зажилила.

— Грубые пошлые люди! — вскидывала голову освистанная актриса. — Гегемон!

И удалялась поступью Марии Стюард, не уронившей достоинства перед жестоким судом.

Чтобы получать в Москве пенсию, бабушку требовалось прописать. А этого ни внук, ни внучка решительно не хотели. По словам Эмилии, ее пенсию получал верный поклонник. Настолько верный, что за три месяца не прислал ни одного денежного перевода.

Тема поклонников была главной в речах бабушки. Она никогда не вспоминала о муже и двух детях, которых родила от него. Даже про сценическую деятельность не заикалась. Но поклонники! Имя им было легион. Каких безумств они только не творили, сходили с ума, даже травились и стрелялись.

Антон ловил Эмилию на повторах:

— Минутку, бабуля! Директор фабрики прислал тебе грузовик цветов и застрелился? Но генерал армии, про которого ты раньше рассказывала, тоже покончил с собой, предварительно засыпав твою дверь цветами. Разве в вашем городе имелось цветочное хозяйство, чтобы грузовиками разбрасываться? И сколько же ты руководящих кадров погубила?

Пуританку Марину байки о поклонниках коробили, ведь «поклонник» равно — «любовник». Хотя Марина и понимала, что все это — игры старческого слабоумия у дамы с большими претензиями, из памяти которой уплыли факты и события, остались только фантазии на любимую тему. Лена относилась к бабушкиным легендам проще: чудит старуха, врет-завирается.

Лену и Антона, также как Марину и Андрея, волновало содержимое заветной шкатулки. Лена не видела ничего предосудительного в том, чтобы познакомиться с наследством раньше времени. Во-первых, все равно им достанется. Во-вторых, это не по-людски — ждать смерти человека, чтобы разбогатеть.

— Мы же не только для себя, — уговаривала она мужа, — с Маринкой поделимся.

Эмилия застала их, когда они пытались вскрыть шкатулку, ковыряли отверткой в замке.

— Низкие люди! — заверещала бабуля, даже забыв встать в театральную позу. — И вы меня называли воровкой? Руки прочь! Отдайте шкатулку, грабители!

— Да, пожалуйста, — слегка смутился Антон и протянул бабушке ее сокровище. — Любопытство не порок, а маленькая слабость.

— Мы бы все на месте оставили, — вторила Лена.

Эмилия, прижав шкатулку к груди, вспомнила о сценическом искусстве:

— Сначала убейте меня, если хотите завладеть наследством. Ну? Убивайте!

— Поживи еще, — разрешил Антон.

— Хотите, я вам тушь для ресниц свою подарю? — предложила Лена. — А то вашей, наверное, сто лет в обед.

— Не нуждаюсь в подачках пошлых мещан!

— Ой-ой-ой! — издевательски пропела Лена. — А кто втихую моими духами душится, лаком для ногтей пользуется и румяна изводит? Вы хоть спросите, мне не жалко. Нет, подворовывает и еще из себя честную строит. Видали мы таких аристократок — гонору через край, а трусы раз в неделю стирает.

Бабушка жила у Антона третий месяц, за что Марина не уставала благодарить Лену в телефонных разговорах.

— Ладно тебе, — отмахивалась Лена, — я же понимаю, что эта народная актриса вас до развода могла довести.

Как ни грустно, но похоже на правду. Марина, кстати, за три месяца не разговаривала с самой Эмилией ни разу — боялась, что та потребует возвращения. Страшным было не столько поведение бабушки, сколько провоцируемое ухудшение отношений Марины и Андрея. В каждой семье имеются подводные камни недопонимания, раздражения, претензий, причин для ссор, взаимных упреков. Но камни преткновения в нормальной бытовой обстановке глубоко скрыты, их не видно, когда царят мир, взаимопонимание и любовь, пусть подвявшая, но все-таки живая. Эмилия за месяц постоя в Марининой семье умудрилась спровоцировать столько взаимных обид-упреков между мужем и женой, сколько у них не было за четыре года брака.

К счастью, сплавив бабушку, они постепенно возвращались к прежним отношениям любви-дружбы.

Андрей называл это «эффектом блохи»:

— Опутан человек проблемами: на работе завал, денег не хватает, а тут у него еще и блохи завелись. Вывел блох, на службе те же трудности, денег больше не стало, но человек радостен и доволен.

— Ты видел когда-нибудь, — смеялась Марина, — живых блох? Я — только на картинке.

— Ошибаешься. Жила тут одна блоха в макияже, кровь нашу пила.

В семье Лены и Антона бабуля сыграть подобную отрицательную роль не могла, потому что внук и его жена были проще, толстокожее, хотя и шумные, но легко отходчивые. Если для Марины бабушка превратилась в адвоката дьявола, то для Лены стала чем-то вроде домашнего клоуна, о котором рассказывали анекдоты.