Я растягиваюсь над Клэр, открываю ей дверь.

– Никаких поездок. Ты не в своем уме.

– А хочешь узнать почему?

Я лишь хочу убедиться, что мозги подбросил искусствовед – и помириться с ним, если такое возможно.

– Нет, – отвечаю я Клэр.

– Твоя жена волнуется за меня. Она расстроится, если со мной что-нибудь случится…

Я начинаю искать связь между мозгами на коврике и странным поведением Клэр.

– Тебе кто-то угрожает, или это намеки на суицид?

Клэр пожимает плечами. Она закрывает дверь машины. Говорит:

– И то, и другое.

Туманные ответы Клэр – это ерунда, а вот упоминание моей Сэнди – это шантаж. Я говорю об этом Клэр. Клэр мне на это отвечает:

– Шантаж шантажом – но все, что происходит, гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить.

Мои поиски связи между мозгами на ковре и поведением Клэр становятся интенсивнее.

– С тобой происходило что-нибудь странное в последнее время? – спрашиваю я, спрашиваю серьезно, чтобы дать понять Клэр, что я над ней, по крайней мере в данный момент, не насмехаюсь.

Клэр отрицательно качает головой, но говорит:

– Кое-что произошло с моими близкими.

Затем шмыгает носом и добавляет:

– И произойдет еще не раз.

Клэр просто тронулась умом, решаю я, и возвращаюсь к своему первоначальному плану. Я набираю номер Пауэрса. Мне никто не отвечает.

Я решаю приехать к своему "подельнику по подделкам" без предупреждения. Я спрашиваю у Клэр:

– Где тебя высадить?

Клэр, понятное дело, удивляется.

– Ты же обещал посмотреть со мной картотеку! Обещал при своей Сэнди!

И добавляет:

– А теперь, когда осталось проехать совсем чуть-чуть, решаешь меня бросить? И тебе хватает наглости называть меня странной?

Первый проблеск логики за сегодня, думаю я о Клэр, и отвечаю:

– Я тебя хотя бы не лапал.

Клэр расстегивает верхние пуговицы на своей черной блузке и просовывает под нее мою руку. Я понимаю, что на Клэр нет бюстгальтера. Силикона в ее груди меньше, чем было три года назад.

– А так ты готов поехать со мной?

Клэр какая угодно мисс, но только не Мисс Занудство, думаю я. Моя Сэнди ошиблась с прозвищем для своей сестрички – такое бывает редко.

– Я же уже щупал твою грудь, – говорю я Клэр.

Моя ладонь проходит путь от искусственного загара на коже до кожаного руля.

– Ничего особенного в твоей груди нет, – добавляю я и спрашиваю:

– Чего же ты хочешь этим добиться? Переспать со мной? Или это пресловутое "начать все сначала"?

Я презрительно усмехаюсь, произнося последнюю фразу, и мой смех неприятен мне самому.

– Ты со мной не поедешь? – спрашивает Клэр.

Я не хочу говорить очевидные ответы. Я опять растягиваюсь над Клэр, опять открываю дверь, говорю:

– Выходи. Поймаешь трамвай.

Я вспоминаю, что Папочка подарил Клэр Линкольн Таун Кар 98 года на ее двадцать восьмой день рождения, и спрашиваю, как он.

Клэр не отвечает. Она всматривается куда-то вдаль, будто кого-то или что-то ищет. И, как назло, не спешит покидать мой Форд Фокус. И плевать, что это ее подарок, машина по факту моя.

Мисс Занудство умерла, да здравствует Мисс Заноза-В-Заднице.

– Я изначально поехал лишь потому, что Сэнди не наплевать на тебя.

Все-таки я говорю очевидный ответ.

Какой-то хипстер с рыжей бородой и розовыми, совсем уж девчачьими наушниками выползает из ближайшего к нам дома. Клэр провожает его взглядом и спрашивает у меня:

– Ты не передумаешь?

– Нет.

Клэр поворачивается ко мне лицом, улыбается совсем уж зловеще – и бьет себя кулаком по лицу. Его тело выпадает из открытого кабриолета на тротуар.

Хипстер в розовых наушниках, размер которых позволил бы ему прозевать двенадцатибальное землетрясение, поворачивается к моему кабриолету. Он подбегает к упавшей Клэр. Она приподнимает голову, что-то пытается сказать, но ничего не говорит, так как хипстер бьет ее кулаком по лицу, и бьет сильно, не так, как била себя сама Клэр.

– Что ты творишь, идиот? – в шоке спрашиваю я.

В первый раз вижу агрессивного хипстера.

Хипстер ударяет по лицу Клэр еще три раза, затем поворачивается ко мне. Его глаза что-то ищут, наушники болтаются на шее, громко играет индитроника.

– Это сделал ты? – спрашивает хипстер и бьет себя по лицу, затем падает спиной на Клэр.

– Что за херня? – спрашиваю я вслух.

Этой фразы недостаточно, чтобы честно описать все то, что со мной сегодня произошло.

Я выбираюсь из машины, подхожу к двум телам, оттаскиваю хипстера от Клэр и в сердцах пинаю упавшие с его шеи розовые наушники. Индитроника перестает играть.

А я перестаю стоять на ногах.

Уже прислоняясь щекой к холодному асфальту, я понимаю, что меня ударили по затылку, и ударили больно.

Но понимание это длится недолго…

Латекс

Я открываю глаза – и закрываю вновь. Думаю, что этот страшный сон продолжается.

Проходит несколько минут. Я понимаю, что это не сон. Все-таки не сон – во сне руки не могут так отекать.

Спустя какое-то время я понимаю, что где-то вешу. Чувствую ремни на запястьях. И на щиколотках тоже. Под спиной что-то твердое, деревянное – как поверхность стола. Однако я вешу вертикально, и вешу абсолютно голым. Я чувствую под членом какую-ту кнопку. Я не решаюсь на нее нажать – да это и невозможно, без рук и ног по кнопке можно только постучать. Мне кажется, что где-то звонит мой телефон, и звонит моя Сэнди, хочет спросить, где я и что происходит. Я и сам хочу узнать ответы на эти вопросы, чтобы все передать Сэнди, ничего не скрывая – если такая возможность появится, разумеется. Моя Сэнди поверит мне – она чувствует, когда я говорю правду и, к счастью, не всегда чувствует, когда я вру.

Мои ноги раздвинуты, руки подняты верх. Я ощущаю себя звездой – но не звездой типа Джима Моррисона. Мне, кстати, уже тридцать, его я пережил. Но надолго ли?

Я ощущаю себя звездой, сгоревшей звездой, темной точкой на темном небе. Я решаю открыть глаза…

Красноватый мрак флуоресцентных ламп отражается на черных стенах. В центре комнаты – пентаграмма, выведенная белым мелом на полу. В центре пентаграммы – канделябр с тремя горящими свечами. Одна уже наполовину сгорела, ее воск капает на пол. Две другие, по всей видимости, только что зажгли. Но в комнате никого нет.

Я смотрю вниз и вижу кожаные ремни. Их чувствуют мои кости, ремни впиваются в мое тело… тело, которое приковано, насколько я могу судить по красным линиям, к другой пентаграмме, нарисованной на стене. Меня собираются принести